6. ВЕЛИКИЙ ПАРЛАМЕНТ ИНСТИНКТОВ Как все в единство сплетено, Одно в другом воплощено! Гете Как мы видели в предыдущей главе, эволюционный процесс ритуализации всегда создает новый, автономный инстинкт, который вторгается в общую систему всех остальных инстинктивных побуждений в качестве независимой силы. Его действие, которое, как мы знаем, первоначально всегда состоит в передаче сообщения - в коммуникации, - может блокировать пагубные последствия агрессии уже тем, что делает возможным взаимопонимание соро- дичей. Не только у людей ссоры часто возникают из-за того, что один оши- бочно полагает, будто другой хочет причинить ему зло. Уже в этом состоит чрезвычайная важность ритуала для нашей темы. Но кроме того - как это станет еще яснее на примере триумфального крика гусей, - новый инстинкт в качестве самостоятельного побуждения может приобрести такую мощь, что оказывается в состоянии успешно выступать против агрессии в Великом Пар- ламенте Инстинктов. Чтобы объяснить, как действует ритуал, блокируя аг- рессию, но не ослабляя ее по существу и не мешая ей способствовать сох- ранению вида - о чем мы говорили в третьей главе, - необходимо сказать кое-что о системе взаимодействий инстинктов вообще. Эта система напоми- нает парламент тем, что представляет собой более или менее целостную систему взаимодействий между множеством независимых переменных, а также и тем, что ее истинно демократическая процедура произошла из историчес- кого опыта - и хотя не всегда приводит к полной гармонии, но создает, по крайней мере, терпимые компромиссы между различными интересами. Что же такое отдельный инстинкт? К названиям, которые часто упот- ребляются и в обыденной речи для обозначения различных инстинктивных по- буждений, прилипло вредное наследие финалистического мышления. Финалист - в худом значении этого слова - это человек, который путает вопрос почему? с вопросом зачем? , и в результате полагает, будто, указав значение какой-либо функции для сохранения вида, он уже решил проблему ее причинного возникновения. Легко и заманчиво постулировать наличие особого побуждения, или инстинкта, для любой функции, которую легко определить и важность которой для сохранения вида совершенно ясна, как, скажем, питание, размножение или бегство. Как привычен оборот инс- тинкт размножения! Только не надо себя уговаривать - как, к сожалению, делают многие исследователи, - будто эти слова объясняют соответствующее явление. Понятия, соответствующие таким определениям, ничуть не лучше понятий флогистона или боязни пустоты (horior vacui), которые лишь называют явления, но лживо притворяются, будто содержат их объяснение, как сурово сказал Джон Дьюи. Поскольку мы в этой книге стремимся найти причинные объяснения нарушениям функции одного из инстинктов - инстинкта агрессии, - мы не можем ограничиться желанием выяснить лишь зачем ну- жен этот инстинкт, как это было в третьей главе. Нам необходимо понять его нормальные причины, чтобы разобраться в причинах его нарушений и, по возможности, научиться устранять эти нару- шения. Активность организма, которую можно назвать по ее функции - питание, размножение или даже самосохранение, - конечно же, никогда не бывает ре- зультатом лишь одной-единственной причины или одного-единственного по- буждения. Поэтому ценность таких понятий, как инстинкт размножения или инстинкт самосохранения, столь же ничтожна, сколько ничтожна была бы ценность понятия некоей особой автомобильной силы, которое я мог бы с таким же правом ввести для объяснения того факта, что моя старая добрая машина все еще ездит. Но кто платит за ремонты, в результате которых это возможно, - тому и в голову не придет поверить в эту мистическую силу: тут дело в ремонтах! Кто знаком с патологическими нарушениями врож- денных механизмов поведения - эти механизмы мы и называем инстинктами, - тот никогда не подумает, будто животными, и даже людьми, руководят ка- кие-то направляющие факторы, которые постижимы лишь с точки зрения ко- нечного результата, а причинному объяснению не поддаются и не нуждаются в нем. Поведение, единое с точки зрения функции - например, питание или размножение, - всегда бывает обусловлено очень сложным взаимодействием очень многих физиологических причин. Изменчивость и Отбор, конструкторы эволюции, это взаимодействие изобрели и основательно испытали его. Иногда все физиологические причины в нем способны взаимно уравновеши- ваться; иногда одна из них влияет на другую в большей мере, нежели под- вержена обратному влиянию с ее стороны; некоторые из них сравнительно независимы от общей системы взаимодействий и влияют на нее сильнее, не- жели она на них. Хорошим примером таких элементов, относительно незави- симых от целого, являются кости скелета. В сфере поведения наследственные координации, или инстинктивные действия, являются элементами, явно независимыми от целого. Будучи столь же неизменными по форме, как крепчайшие кости скелета, каждое из них имеет свою особенную власть над всем организмом. Каждое - как мы уже знаем - энергично требует слова, если ему пришлось долго молчать, и вы- нуждает животное или человека активно искать такую ситуацию, которая стимулирует и заставляет произвести именно это инстинктивное действие, а не какое-либо иное. Поэтому было бы большой ошибкой полагать, будто вся- кое инстинктивное действие, видосохраняющая функция которого служит, например, добыванию пищи, непременно должно быть обусловлено голодом. Мы знаем по своим собакам, что они с величайшим азартом вынюхивают, рыщут, гоняют, хватают и рвут, когда вовсе не голодны; каждому любителю собак известно, что азартного пса-охотника нельзя, к сожалению, отучить от его страсти никакой кормежкой. То же справедливо в отношении инстинктивных действий захвата добычи у кошек, в отношении известных промеров у скворцов, которые выполняются почти беспрерывно и совершенно независимо от того, насколько скворец голоден, - короче, в отношении всех малых служителей сохранения вида, будь то бег, полет, укус, удар, умывание, рытье и т.п. Каждая наследственная координация обладает своей собствен- ной спонтанностью и вызывает свое собственное поисковое поведение. Зна- чит, эти малые частные побуждения совершенно независимы друг от друга? И составляют мозаику, функциональная целостность которой возникает лишь в ходе эволюции? В некоторых крайних случаях это может быть действительно так; еще недавно такие особые случаи считались общим правилом. В герои- ческие времена сравнительной этологии так и считалось, что лишь одно по- буждение всегда овладевает животным полностью и безраздельно. Джулиан Хаксли использовал красивое и меткое сравнение, которое я уже много лет цитирую в своих лекциях: он сказал, что человек или животное - это корабль, которым командует множество капитанов. У человека все эти командиры могут находиться на капитанском мостике одновременно, и каждый волен высказывать свое мне- ние; иногда они приходят к разумному компромиссу, который предлагает лучшее решение проблемы, нежели единичное мнение умнейшего из них; но иногда им не удается прийти к соглашению, и тогда корабль остается без всякого разумного руководства. У животных, напротив, капитаны придержи- ваются уговора, что в любой момент лишь один из них имеет право быть на мостике, так что каждый должен уходить, как только наверх поднялся дру- гой. Последнее сравнение подкупающе точно описывает некоторые случаи по- ведения животных в конфликтных ситуациях, и потому мы тогда проглядели тот факт, что это лишь достаточно редкие особые случаи. Кроме того, простейшая форма взаимодействия между двумя соперничающими побуждениями проявляется именно в том, что одно из них попросту подавляется или вык- лючается другим; так что было вполне закономерно и правильно для начала придерживаться простейших явлений, легче всего поддающихся анализу, хотя и не самых распространенных. В действительности между двумя побуждениями, способными меняться не- зависимо друг от друга, могут возникать любые мыслимые взаимодействия. Одно из них может односторонне поддерживать и усиливать другое; оба мо- гут взаимно поддерживать друг друга; могут, не вступая в какое-либо вза- имодействие, суммироваться в одном и том же поведенческом акте и, нако- нец, могут взаимно затормаживать друг друга. Кроме множества других вза- имодействий, одно перечисление которых увело бы нас слишком далеко, су- ществует, наконец, и тот редкий особый случай, когда слабейшее на данный момент из двух побуждений выключается более сильным, как в триггере, ра- ботающем по принципу Все-или-Ничего. Лишь один этот случай соответствует сравнению Хаксли, и лишь об одном-единственном побуждении можно сказать, что оно, как правило, подавляет все остальные, - о побуждении к бегству. Но даже и этот инстинкт достаточно часто находит себе хозяина. Обычные, частые, многократно используемые дешевые инстинктивные действия, которые я выше назвал малыми служителями сохранения вида, часто находятся в распоряжении нескольких больших инстинктов. Прежде всего действия перемещения - бег, полет, плавание и т.д., - но также и другие действия, когда животное клюет, грызет, хватает и т.п., - могут служить и питанию, и размножению, и бегству, и агрессии, которые мы здесь назовем большими инстинктами. Поскольку они, таким образом, слу- жат как бы инструментами различных систем высшего порядка и подчиняются им - прежде всего вышеупомянутой большой четверке - как источникам мо- тивации, я назвал их в другой работе инструментальными действиями. Одна- ко это вовсе не означает, что такие действия лишены собственной спонтан- ности. Как раз наоборот, в соответствии с широко распространенным прин- ципом естественной экономии необходимо, чтобы, скажем, у волка или у со- баки спонтанное возникновение элементарных побуждений - вынюхивать, рыс- кать, гнать, хватать, рвать - было настроено приблизительно на те требо- вания, какие предъявляет к ним голод (в естественных условиях). Если исключить голод в качестве побуждения - с помощью очень простой меры, постоянно наполняя кормушку самой лакомой едой, - то сразу выясняется, что животное нюхает, ищет след, бегает и гоняет почти так же, как и в том случае, когда вся эта деятельность необходима для удовлетворения по- требности в пище. Но если собака очень голодна - она делает все это из- меримо активнее. Таким образом, хотя вышеназванные инструментальные инс- тинкты имеют свою собственную спонтанность, но голод побуждает их к еще большей активности, чем они проявили бы сами по себе. Именно так: побуждение может быть побуждаемо! Такая подверженность спонтанных функций стимулам, идущим откуда-то со стороны, - это в физиологии вовсе не исключение и не новость. Инстинк- тивное действие является реакцией - в тех случаях, когда оно следует в ответ на стимул какого-то внешнего раздражения или какого-то другого по- буждения. Лишь при отсутствии таких стимулов оно проявляет собственную спонтанность. Аналогичное явление уже давно известно для возбуждающих центров серд- ца. Сердечное сокращение в норме вызывается ритмичными автоматическими импульсами, которые вырабатывает так называемый синусно-предсердный узел - орган, состоящий из высокоспециализированной мышечной ткани и располо- женный у входа кровотока в предсердие. Чуть дальше по ходу кровотока, у перехода в желудочек, находится второй подобный орган - предсердно-желу- дочковый узел, к которому от первого ведет пучок мышечных волокон, пере- дающих возбуждение. Оба узла производят импульсы, способные побуждать желудочек к сокращениям. Синусный узел работает быстрее, чем предсерд- но-желудочковый, поэтому последний, при нормальных условиях, никогда не оказывается в состоянии вести себя спонтанно: каждый раз, когда он мед- ленно собирается выстрелить свой возбуждающий импульс, он получает тол- чок от своего начальника и стреляет чуть раньше, чем сделал бы это, будучи предоставлен сам себе. Таким образом начальник навязывает под- чиненному свой собственный рабочий ритм. Теперь проделаем классический эксперимент Станниуса и прервем связь между узлами, перерезав пучок, проводящий возбуждение; таким образом мы освобождаем предсердно-желудоч- ковый узел от тирании синусного, и при этом первый из них делает то, что часто делают в таких случаях подчиненные, - перестает работать и ждет команды. Иными словами, сердце на какой-то момент замирает; это издавна называют пред-автоматической паузой. После короткого отдыха предсерд- но-желудочковый узел вдруг замечает, что он, собственно говоря, и сам прекрасно может выработать нужный стимул и через некоторое время послать его в сердечную мышцу. Раньше до этого никогда не доходило, потому что он всегда получал сзади толчок на какую-то долю секунды раньше. В таких же отношениях, как предсердно-желудочковый узел с синусным, находится большинство инстинктивных действий с различными источниками мотиваций высших порядков. Здесь ситуация осложняется тем, что, во-пер- вых, очень часто, как в случае с инструментальными реакциями, один слуга может иметь множество хозяев, а во-вторых - эти хозяева могут быть самой разной природы. Это могут быть органы, автоматически и ритмично произво- дящие возбуждение, как синусный узел; могут быть рецепторы, внутренние и внешние, принимающие и передающие дальше - в форме импульсов - внешние и внутренние раздражения, к которым относятся и потребности тканей, как голод, жажда или недостаток кислорода. Это, наконец, могут быть и железы внутренней секреции, гормоны которых стимулируют совершенно определенные нервные процессы. (Слово гормон происходит от греческого орм&ш, по- буждаю.) Однако такая деятельность, руководимая некоей высшей инстанци- ей, никогда не носит характер чистого рефлекса, т.е. вся система инс- тинктивных действий ведет себя не как машина, которая - если не нужна - сколь угодно долго стоит без дела и ждет, когда кто-нибудь нажмет на кнопку. Она, скорее, похожа на лошадь: ей нужны поводья и шпоры, чтобы подчиняться хозяину, но ее необходимо погонять ежедневно, чтобы избежать проявлений избыточной энергии, которые при определенных обстоятельствах могут стать поистине опасными, как, например, в случае инстинкта внутри- видовой агрессии, интересующем нас прежде всего. Как уже упоминалось, количество спонтанно возникающих инстинктивных действий всегда приблизительно соответствует ожидаемой потребности. Иногда было бы целесообразно рассчитать его более экономным образом, как, например, в случае с предсердно-желудочковым узлом, если он произ- водит больше импульсов, чем закупает у него синусный узел; при этом у людей с неврозами возникает печально известная экстрасистола, т.е. из- лишнее сокращение желудочка, резко нарушающее нормальный сердечный ритм. В других случаях постоянное перепроизводство может быть безвредно и даже полезно. Если, скажем, собака бегает больше, чем ей необходимо для поис- ка пищи, или лошадь безо всяких внешних причин встает на дыбы, скачет и лягается (движения бегства и защиты от хищников) - это лишь здоровая тренировка и, следовательно, подготовка на крайний случай. Самое обильное перепроизводство инструментальных действий должно проявляться там, тае наименее предсказуемо, какое их количество потребу- ется в каждом отдельном случае для выполнения видосохраняющей функции всей совокупности этих действий. Иногда охотящаяся кошка может быть вы- нуждена прождать у мышиной норки несколько часов, а в другой раз ей не придется ни ждать, ни подкрадываться - удастся в резком прыжке схватить мышь, случайно пробегающую мимо. Однако - как нетрудно себе представить и как можно убедиться, наблюдая кошек в естественной обстановке, - в среднем кошке приходится очень долго и терпеливо ждать и подкрадываться, прежде чем она получит возможность выполнить заключительное действие: убить и съесть свою добычу. При наблюдении такой последовательности действий легко напрашивается неверная аналогия с целенаправленным пове- дением человека, и мы невольно склоняемся к предположению, что кошка вы- полняет свои охотничьи действия только насыщения ради. Можно экспериментально доказать, что это не так. Лейхаузен давал кош- ке-охотнице одну мышь за другой и наблюдал, в какой последовательности выпадали отдельные действия поимки и поедания добычи. Прежде всего кошка перестала есть, но убила еще несколько мышей и бросила их. Затем ей расхотелось убивать, но она продолжала скрадывать мышей и ловить их. Еще позже, когда истощились и действия ловли, подопытная кош- ка еще не перестала выслеживать мышей и подкрадываться к ним, причем ин- тересно, что она всегда выбирала тех, которые бегали на возможно большем удалении от нее, в противоположном углу комнаты, и не обращала внимания на тех, что ползали у нее под самым носом. В этом исследовании легко подсчитать, сколько раз производится каждое из упомянутых частичных действий, пока не исчерпается. Полученные числа находятся в очевидной связи со средней нормальной потребностью. Само со- бой разумеется, что кошке приходится очень часто ждать в засаде и подк- радываться, прежде чем она вообще сможет подобраться к своей добыче нас- только, что попытка поймать ее будет иметь хоть какой-то шанс на успех. Лишь после многих таких попыток добыча попадает в когти, и ее можно заг- рызть, но это тоже не всегда получается с первого раза, так что должно быть предусмотрено несколько смертельных укусов на каждую мышь, которую предстоит съесть. Таким образом, производится ли какое-то из частичных действий только по его собственному побуждению или по какому-либо еще - и по какому именно, - в сложном поведении подобного рода зависит от внешних условий, определяющих спрос на каждое отдельное действие. Насколько я знаю, впервые эту мысль четко высказал детский психиатр Рене Шпиц. Он наблю- дал, что у грудных детей, получавших молоко в бутылочках, из которых оно слишком легко высасывалось, после полного насыщения и отказа от этих бу- тылочек оставался нерастраченный запас сосательных движений; им приходи- лось отрабатывать его на какомнибудь замещающем объекте. Очень похоже обстоит дело с едой и добыванием пищи у гусей, когда их держат в пруду, где нет такого корма, который можно было бы доставать со дна. Если кор- мить гусей только на берегу, то рано или поздно можно будет увидеть, что они ныряют вхолостую. Если же кормить их на берегу каким-нибудь зерном до полного насыщения - пока не перестанут есть, - а затем бросить то же зерно в воду, птицы тотчас же начнут нырять и поедать поднятую из воды пищу. Здесь можно сказать, что они едят, чтобы нырять. Можно провести и обратный эксперимент: долгое время давать гусям корм только на пре- дельной доступной им глубине, чтобы им приходилось доставать его, ныряя, с большим трудом. Если кормить их таким образом до тех пор, пока они не перестанут есть, а затем дать им ту же пищу на берегу - они съедят еще порядочное количество, и тем самым докажут, что и перед тем они ныряли, чтобы есть. В результате, совершенно невозможно какое-либо обобщенное утверждение по поводу того, какая из двух спонтанных мотивирующих инстанций побужда- ет другую или доминирует над нею. До сих пор мы говорили о взаимодействии лишь таких частичных побужде- ний, которые вместе выполняют какую-то общую функцию, в нашем примере - питание организма. Несколько иначе складываются отношения между источни- ками побуждений, которые выполняют разные функции и потому принадлежат к системам разных инстинктов. В этом случае правилом является не взаимное усиление или поддержка, а как бы соперничество: каждое из побуждений хочет оказаться правым. Как впервые показал Эрих фон Хольст, уже на уровне мельчайших мышечных сокращений несколько стимулирующих элементов могут не только соперничать друг с другом, но - что важнее - за счет за- кономерного взаимного влияния могут создавать разумный компромисс. Такое влияние состоит - в самых общих чертах - в том, что каждый их двух эндо- генных ритмов стремится навязать другому свою собственную частоту и удерживать его в постоянном фазовом сдвиге. То, что все нервные клетки, иннервирующие волокна какойлибо мышцы, всегда рациональным образом выст- реливают свои импульсы в один и тот же момент, - это результат такого взаимного влияния. Если оно нарушается, то начинаются фибриллярные мы- шечные спазмы, какие часто можно наблюдать при крайнем нервном утомле- нии. На более высоком уровне интеграции при движении конечности - напри- мер, рыбьего плавника - те же процессы приводят к рациональному взаимо- действию мьшц - антагонистов, которые попеременно двигают соответствую- щие части тела в противоположных направлениях. Каждое ритмичное цикли- ческое движение плавника, ноги или крыла, какие мы встречаем при любом движении животных, - это работа антагонистов; не только мышц, но и возбуждающих нервных центров. Эти движения всегда являются следствиями конфликтов между независимыми и соперничающими источниками импульсов, энергии которых упорядочиваются и направляются к общему благу закономер- ностями относительной координации, как назвал фон Хольст процесс вза- имного влияния, о котором идет речь. Итак, не война - всему начало, а, скорее, такой конфликт между не- зависимыми друг от друга источниками импульсов, который создает внутри целостной структуры напряжения, работающие буквально как напряженная ар- матура, придавая целому прочность и устойчивость. Это относится не только к такой простой функции, как движение плавника, на которой фон Хольст открыл закономерности относительной координации; испытанные пар- ламентские правила вынуждают великое множество источников всевозможных побуждений присоединять свои голоса к гармонии, служащей общему благу. В качестве простого примера нам могут здесь послужить движения лице- вой мускулатуры, которые можно наблюдать у собаки в конфликте между по- буждениями нападения и бегства. Эта мимика, которую принято называть уг- рожающей, вообще появляется лишь в том случае, если тенденция к нападе- нию тормозится страхом, хотя бы малейшим. Если страха нет, то собака кусает безо всякой угрозы, с такой же спо- койной физиономией, какая изображена в левом верхнем углу иллюстрации; она выдает лишь небольшое напряжение, примерно такое же, с каким собака смотрит на только что принесенную миску с едой. Если читатель хорошо знает собак, он может попытаться самостоятельно проинтерпретировать вы- ражения собачьей морды, изображенные на иллюстрации, прежде чем читать дальше. Попробуйте представить себе ситуацию, в которой ваша собака состроит такую мину. А потом - второе упражнение - попытайтесь предска- зать, что она станет делать дальше. Для некоторых картинок я приведу решение сам. Я предположил бы, что пес в середине верхнего ряда противостоит примерно равному сопернику, которого всерьез уважает, но не слишком боится; тот, как и он сам, вряд ли отважится напасть. В отношении их последующего поведения я бы сказал, что они оба с минуту останутся в той же позе, затем медленно разойдутся, сохраняя лицо, и наконец, на некотором расстоянии друг от друга, од- новременно задерут заднюю лапу. Пес вверху справа тоже не боится, но злее; встреча может протекать, как описано выше, но может внезапно и шумно перейти в серьезную драку, особенно если второй проявит хоть ка- кую-то неуверенность. Вдумчивый читатель - а таков, вероятно, каждый, кто дочитал книгу до этого места, - давно уже заметил, что собачьи порт- реты размещены на иллюстрации в определенном порядке: агрессия растет слева направо, а страх - сверху вниз. Истолкование поведения и его предсказание легче всего в крайних слу- чаях; и конечно же, выражение, изображенное в правом нижнем углу, совер- шенно однозначно. Такая ярость и такой страх могут одновременно возник- нуть в одном-единственном случае: собака противостоит ненавистному вра- гу, вызывающему у нее панический страх, и находящемуся совсем рядом, - но по какой-то причине не может бежать. Я могу себе представить лишь две ситуации, в которых это возможно: либо собака механически привязана к определенному месту - скажем, загнана в угол, попала в западню и т.п., - либо это сука, которая защищает свой выводок от приближающегося врага. Пожалуй, возможен еще такой романтический случай, что особенно верный пес защищает своего лежащего, тяжелобольного или раненого хозяина. Столь же ясно, что произойдет дальше: если враг, как бы он ни был по- давляюще силен, приблизится еще хоть на шаг - последует отчаянное напа- дение, критическая реакция (Хедигер). Мой понимающий собак читатель сейчас проделал в точности то, что это- логи - вслед за Н. Тинбергеном и Я. ван Йерселем - называют мотивацион- ным анализом. Этот процесс в принципе состоит из трех этапов, где инфор- мация получается из трех источников. Во-первых, стараются по возможности обнаружить всевозможные стимулы, заключенные в некоторой ситуации. Боит- ся ли мой пес другого, а если да - как сильно? Ненавидит он его или по- читает как старого друга и вожака стаи?.. И так далее, и так далее. Во-вторых, стремятся разложить движение на составные части. На нашей иллюстрации с собаками видно, как тенденция бегства оттягивает назад и книзу уши и углы рта, в то время как при агрессии приподнимается верхняя губа и приоткрывается пасть - оба эти движения замысла являются подго- товкой к укусу. Такие движения - и соответственно позы - хорошо поддают- ся количественному анализу. Можно измерить их амплитуду и утверждать, что такая-то собака на столько-то миллиметров напугана и на столько-то рассержена. После этого анализа движений следует третий этап: подсчиты- ваются те действия, которые следуют за выявленными движениями. Если вер- но наше заключение, выведенное из анализа ситуаций и движений, что, ска- жем, верхний правый пес только разъярен и вряд ли напуган, - за этим вы- разительным движением почти всегда должно следовать нападение, а бегство почти никогда. Если верно, что у собаки, помещенной в центре (рис. е), ярость и страх смешаны примерно поровну, то за такой мимикой примерно в половине случаев должно следовать нападение, а в половине - бегство. Тинберген и его сотрудники провели огромное количество таких мотивационных анализов на подходящих объектах, прежде всего на угрожающих движениях чаек; соот- ветствие утверждений, полученных из трех названных выше источников, до- казало правильность выводов на обширнейшем статистическом материале. Когда молодым студентам, хорошо знающим животных, начинают препода- вать технику мотивационного анализа, они часто бывают разочарованы: тру- доемкая работа, долгие статистические расчеты в итоге приводят лишь к тому, что и так давно уже знает каждый разумный человек, умеющий видеть и знающий своих животных. Однако видение и доказанное знание - это разные вещи; именно здесь проходит граница между искусством и наукой. Ученого, ищущего доказа- тельств, великий ясновидец слишком легко считает несчастнейшим из смертных - и наоборот, использование непосредственного восприятия в ка- честве источника познания кажется ученому-аналитику в высшей степени по- дозрительным. В исследовании поведения существует даже школа - ортодок- сальный американский бихевиоризм, - которая всерьез пытается исключить из своей методики непосредственное наблюдение животных. Право же, стоит потрудиться ради того, чтобы доказать незрячим, но разумным людям все то, что мы увидели; доказать так, чтобы им пришлось поверить, чтобы каж- дый поверил! С другой стороны, статистический анализ может обратить наше внимание на несоответствия, до сих пор ускользавшие от нашего образного восприя- тия. Оно устроено так, что раскрывает закономерности и потому всегда все видит более красивым и правильным, чем на самом деле. Решение проблемы, предлагаемое нам восприятием, часто носит характер хотя и очень элегантной, но слишком уж упрощенной рабочей гипотезы. Как раз в случае исследования мотиваций рациональному анализу нередко удается придраться к образному восприятию и уличить его в ошибках. В большей части всех проведенных до сих пор мотивационных анализов исследовались поведенческие акты, в которых принимают участие лишь два взаимно соперничающих инстинкта, причем, как правило, два из большой четверки (голод, любовь, бегство и агрессия). При изучении конфликтов между побуждениями, сознательный выбор простейших по возможности случаев вполне оправдывается нынешним скромным уровнем наших знаний. Точно так же правы были классики этологии, когда ограничивались лишь теми случая- ми, в которых животное находится под влиянием одного-единственного по- буждения. Но мы должны ясно понимать, что поведение, определяемое только двумя компонентами побуждений, - это поистине редкость; оно встречается лишь немногим чаще, чем такое, которое вызывается только одним инстинк- том, действующим без всяких помех. Поэтому, при поисках подходящего объекта для образцово точного моти- вационного анализа правильно поступает тот, кто выбирает поведение, о котором с некоторой достоверностью известно, что в нем принимают участие только два инстинкта одинакового веса. Иногда для этого можно использо- вать технический трюк, как это сделала моя сотрудница Хельга Фишер, про- водя мотивационный анализ угрозы у серых гусей. Оказалось, что на родном озере наших гусей, Эсс-зее, взаимодействие агрессии и бегства в чистом виде изучать невозможно, так как в выразительных движениях птиц там высказывается слишком много других мотиваций, прежде всего сексу- альных. Но несколько случайных наблюдений показали, что голос сексу- альности почти совсем замолкает, если гуси находятся в незнакомом месте. Тогда они ведут себя примерно так же, как перелетная стая в пути: дер- жатся гораздо теснее, становятся гораздо пугливее, и в своих социальных конфликтах позволяют наблюдать проявления обоих исследуемых инстинктов в более чистых формах. Учитывая все это, Фишер с помощью дрессировки кор- мом сумела научить наших гусей по приказу выходить на чужую для них местность, которую она выбирала за оградой Института, и пастись там. За- тем из гусей, каждый из которых, разумеется, известен по сочетанию раз- ноцветных колец, выбирался какой-то один - как правило, гусак, - и в те- чение долгого времени наблюдались его агрессивные столкновения с товари- щами по стаду, причем регистрировались все замеченные выразительные дви- жения угрозы. А поскольку из предыдущих многолетних наблюдений за этим стадом были во всех подробностях известны отношения между отдельными птицами в смысле иерархии и силы - особенно среди старых гусаков высоких рангов, - здесь представлялась особенно хорошая возможность точного ана- лиза ситуаций. Анализ движений и регистрация последующего поведения про- исходили следующим образом. Хельга Фишер постоянно имела при себе приве- денную здесь таблицу образцов, которую составил художник нашего Инсти- тута Герман Кахер на основании точно запротоколированных случаев угрозы, так что в каждом конкретном случае ей приходилось лишь продиктовать: Макс сделал D Гермесу, который пасся и медленно приближался к нему; Гермес ответил Е, на что Макс ответил F''. Серия иллюстраций приводит настолько тонкие различия угрожающих жестов, что лишь в исключительных случаях приходилось обозначать замеченную позу как D-Е или К-L, если нужно было описать промежуточную форму. Даже при этих условиях, почти идеальных для чистой культуры двух мотиваций, иногда появлялись движения, которые нельзя было объяснить только взаимодействием этих двух побуждений. Про угрожающие движения А и В, когда шея вытянута вперед и вверх, мы знаем, что на оба побуждения накладывается независимое третье - стремление к охранному наблюдению с поднятой головой. Различия между рядами А - С и D - F, в каждом из кото- рых представлено возрастание слева направо социального страха на фоне примерно равной агрессивности, состоит, по-видимому, лишь в разной ин- тенсивности обоих побуждений. Напротив, в отношении форм М-О совершенно ясно, что в них принимает участие еще какая-то мотивация, природа которой пока не выяснена. Как уже сказано, отыскивать в качестве объектов мотивационного анали- за такие случаи, ще принимают участие только два источника побуждений, - это, безусловно, правильная стратегия исследований. Однако даже при та- ких благоприятных условиях необходимо внимательно и постоянно высматри- вать элементы движений, которые нельзя объяснить лишь соперничеством этих двух побуждений. Перед началом любого такого анализа нужно ответить на первый и основ- ной вопрос: сколько мотиваций принимают участие в данном действии и ка- кие именно. Для решения этой задачи многие ученые, как например П. Вип- кема, в последнее время с успехом применяли точные методы факторного анализа. Изящный пример мотивационного анализа, в котором с самого начала нуж- но было принимать в расчет три главных компонента, представила в своей докторской диссертации моя ученица Беатриса Элерт. Предметом исследова- ния было поведение некоторых цихлид при встрече двух незнакомых особей. Выбирались такие виды, у которых самцы и самки почти не отличаются внеш- не, и именно поэтому два незнакомца всегда реагируют друг на друга действиями, которые мотивируются одновременно бегством, агрессией и сек- суальностью. У этих рыб движения, обусловленные каждым отдельным источ- ником мотивации, различаются особенно легко, потому что даже при самой малой интенсивности их характеризует разная ориентация в пространстве. Все сексуально мотивированные действия - копание ямки под гнездо, очист- ка гнезда, само выметывание икры и ее осеменение - направлены в сторону дна; все движения бегства, даже малейшие намеки на них, направлены прочь от противника и, большей частью, одновременно к поверхности воды, а все движения агрессии - за исключением некоторых угрожающих движений, в ка- кой-то степени отягощенных бегством, - ориентированы в обратном нап- равлении. Если знать эти общие правила и вдобавок специальную мотивацию некоторых ритуализованных выразительных движений, то у этих рыб можно очень точно установить соотношение, в котором находятся названные инс- тинкты, определяя их поведение в данный момент. Здесь помогает еще и то, что многие из них в сексуальном, агрессивном или боязливом настроении наряжаются в разные характерные цвета. Этот мотивационный анализ дал неожиданный побочный результат - Беат- риса Элерт открыла механизм взаимного распознавания полов, который име- ется, конечно, не только у этих рыб, но и у очень многих других позво- ночных. У исследованных рыб самка и самец не только внешне похожи друг на друга; их движения, даже при половом акте - при выметывании икры и ее осеменении - совпадают до мельчайших деталей. Поэтому до сих пор было совершенно загадочно, что же в поведении этих животных препятствует у них возникновению однополых пар. К важнейшим требованиям, какие предъяв- ляются наблюдательности этолога, относится и то, что он должен заметить, если какое-либо широко распространенное действие у определенного живот- ного, или группы животных, не встречается. Например, у птиц и у рептилий отсутствует координация широкого откры- вания пасти с одновременным глубоким вдохом - то, что мы называем зево- той, - и это таксономически важный факт, которого никто до Хейнрота не заметил. Можно привести и другие подобные примеры. Поэтому открытие, что разнополые пары у цихлид возникают благодаря отсутствию одних элементов поведения у самцов и других у самок - это по- истине шедевр точного наблюдения. У рыб, о которых идет речь, сочетае- мость трех главных инстинктов - агрессии, бегства и сексуальности - у самцов и у самок различна: у самцов не бывает смеси мотиваций бегства и сексуальности. Если самец хоть чуточку боится своего партнера, то его сексуальность выключается полностью. У самок то же соотношение между сексуальностью и агрессивностью: если дама не настолько уважает своего партнера, чтобы ее агрессивность была полностью подавлена, она попросту не в состоянии проявить по отношению к нему сексуальную реакцию. Она превращается в Брунгильду и нападает на него тем яростнее, чем более го- това была бы к сексуальной реакции, т.е. чем ближе она к икрометанию в смысле состояния овариев и уровня выделения гормонов. У самца, напротив, агрессия прекрасно уживается с сексуальностью: он может грубейшим обра- зом нападать на свою невесту, гонять ее по всему аквариуму, но при этом демонстрирует и чисто сексуальные движения, и все смешанные, какие только можно себе представить. Самка может очень бояться самца, но ее сексуально мотивированных действий это не подавляет. Она может совершен- но всерьез удирать от самца, но при каждой передышке, какую дает ей этот грубиян, будет выполнять сексуально-мотивированные брачные движения. Именно такие смешанные формы действий, обусловленные бегством и сексу- альностью, превратились посредством ритуализации в те широко распростра- ненные церемонии, которые принято называть чопорным поведением и кото- рые имеют совершенно определенный смысл. Из-за различных соотношений сочетаемости между тремя источниками по- буждений у разных полов, самец может спариваться только с партнером низ- шего ранга, которого он может запугать, а самка - наоборот - лишь с пар- тнером высшего ранга, который может запугать ее; тем самым описанный ме- ханизм поведения обеспечивает создание разнополых пар. В различных вари- антах, видоизмененный различными процессами ритуализации, этот способ распознавания пола играет важную роль у очень многих позвоночных, вплоть до человека. В то же время это впечатляющий пример того, какие задачи, необходимые для сохранения вида, может выполнять агрессия в гармоничном взаимодействии с другими мотивациями. В 3-й главе мы еще не могли гово- рить об этом, поскольку недостаточно знали о парламентской борьбе инс- тинктов. Кроме того, мы видим на этом примере, насколько различны могут быть соотношения главных инстинктов даже у самца и самки одного и того же вида: два мотива, которые у одного пола практические не мешают друг другу и сочетаются в любых соотношениях, у другого взаимно выключаются по принципу триггера. Как уже пояснялось, большая четверка отнюдь не всегда поставляет главную мотивацию поведения животного, а тем более человека. И совершен- но неправильно полагать, будто между одним из главных, древних инс- тинктов и более специальным, эволюционно более молодым инстинктом всегда существует отношение доминирования, в том смысле, что второй выключается первым. Механизмы поведения, которые, вне всяких сомнений, возникли со- всем недавно - например, социальные инстинкты у общественных животных, обеспечивающие постоянное сохранение стаи, - у многих видов подчиняют отдельную особь настолько, что при определенных обстоятельствах могут заглушить все остальные побуждения. Овцы, прыгающие в пропасть за вожа- ком-бараном, вошли в пословицу! Серый гусь, отставший от стаи, делает все возможное, чтобы вновь ее обрести, и стадный инстинкт может даже пе- ресилить стремление к бегству; дикие серые гуси неоднократно присоединя- лись к нашим прирученным - в непосредственной близости к людскому жилью - и оставались!. Кто знает, насколько пугливы дикие гуси, тому эти слу- чаи дадут представление о силе их стадного инстинкта. То же справедли- во для очень многих общественных животных вплоть до шимпанзе, о которых Йеркс справедливо заметил: Один шимпанзе - вообще не шимпанзе. Даже те инстинкты, которые только что (с точки зрения филогенеза) приобрели самостоятельность через ритуализацию и, как я постарался пока- зать в предыдущей главе, получили место и голос в Великом Парламенте Инстинктов в качестве самых молодых депутатов, - даже они при соот- ветствующих обстоятельствах могут заглушить всех своих оппонентов точно так же, как Голод и Любовь. В триумфальном крике гусей мы увидим церемо- нию, которая управляет жизнью этих птиц больше, чем любой другой инс- тинкт. С другой стороны, разумеется, существует сколько угодно ритуали- зованных действий, которые еще едва обособились от своего неритуализо- ванного прототипа; их скромное влияние на общее поведение состоит лишь в том, что желательная для них координация движений - как мы видели в случае натравливания у огарей - становится в какой-то мере предпочти- тельной и используется чаще, чем другие, тоже возможные формы. Сильный или слабый голос имеет ритуализованное действие в общем концерте инстинктов - оно во всех случаях чрезвычайно затрудняет любой мотивационный анализ, потому что может симулировать поведение, вытекаю- щее из нескольких независимых побуждений. В предыдущей главе мы говори- ли, что ритуализованное действие, сплавленное в некоторую общность из различных компонентов, копирует форму последовательности движений, кото- рая не является наследственно закрепленной и часто возникает из конфлик- та нескольких побуждений, как это видно на примере натравливания уток. А поскольку, как уже говорилось там же, копия и оригинал по большей части накладываются друг на друга в одном и том же движении, то чрезвычайно трудно разобраться, сколько же в нем от копии, а сколько от оригинала. Только когда один из первоначально независимых компонентов оказывается в противоречии с ритуально закрепленной координацией, - как направление на врага, которому адресована угроза в случае натравливания, - тогда ста- новится явным участие новых независимых переменных. Танец зигзага у самцов колюшки, на котором Ян ван Йерсель провел самый первый эксперимент мотивационного анализа, служит прекрасным при- мером того, как совсем слабый ритуал может вкрасться в конфликт двух главных инстинктов в качестве едва заметной третьей величины. Ван-Йер- сель заметил, что замечательный танец зигзага, который половозрелые сам- цы, имеющие свой участок, 1 1 1 исполняют перед каждой проплывающей мимо самкой, и который поэтому до тех пор считался просто ухаживанием, - от случая к случаю выглядит со- вершенно по-разному. Оказалось, что иногда сильнее подчеркнут зиг в сторону самки, а иногда заг прочь от нее. Если это последнее движение очень явственно, то становится очевидным, что заг направлен в сторону гнезда. В одном из предельных случаев самец при виде плывущей мимо самки быстро подплывает к ней, тормозит, разворачивается - особенно если самка тотчас поставит ему свое распухшее брюшко - и плывет назад к входу в гнездо, которое затем показывает самке посредством определенной церемо- нии (ложась плоско на бок). В другом предельном случае, особенно частом если самка еще не совсем готова к нересту, за первым зигом вообще не следует никакого зага, а вместо того - нападение на самку. Из этих наблюдений ван Йерсель правильно заключил, что зиг в сторо- ну самки мотивируется агрессивным инстинктом, а заг в сторону гнезда - сексуальным; и ему удалось экспериментально доказать правильность этого заключения. Он изобрел методы, с помощью которых мог точно измерять силу агрессивного и сексуального инстинктов у каждого данного самца. Самцу предлагались макеты соперника стандартизованных размеров и регистрирова- лась интенсивность и продолжительность боевой реакции. Сексуальный инстинкт измерялся с помощью макетов самки, которые вне- запно убирались через определенное время. В этих случаях самец разряжает внезапно заблокированный сексуальный инстинкт, совершая действия ухаживания за потомством, т.е. обмахивая плавниками как бы икру или мальков в гнезде; и продолжительность этого заменяющего обмахивания дает надежную меру сексуальной мотивации. Ван Йерсель научился предсказывать по результатам таких измерений, как будет выглядеть танец зигзага у данного самца, - и наоборот, по наблюдаемой форме танца заранее оценивать соотношения обоих инстинктов и результаты будущих измерений. Но кроме обоих главных побуждений, определяющих движения самца колюш- ки в общих чертах, - на них оказывает влияние еще какое-то третье, хоть и более слабое. Это знаток ритуализованного поведения заподозрит сразу же, увидев ритмическую правильность смены зигов и загов. Попеременное преобла- дание одного из двух противоречивых побуждений вряд ли может привести к столь регулярной смене направлений, если здесь не вступает в игру новая, ритуализованная координация. Без нее короткие рывки в разных направлени- ях следуют друг за другом с типичной случайностью, как это бывает у лю- дей в состоянии крайней растерянности. Ритуализованное движение, напро- тив, всегда имеет тенденцию к ритмическому повторению в точности одина- ковых элементов. Мы говорили об этом в связи с действенностью сигнала. Подозрение, что здесь замешана ритуализация, превращается в уверен- ность, когда мы видим, как танцующий самец при своих загах временами, кажется, совершенно забывает, что они сексуально мотивированы и должны указывать точно на гнездо. Вместо этого он рисует вокруг самки очень красивый и правильный зубчатый венец, в котором каждый зиг направлен точно в сторону самки, а каждый заг - точно от нее. Как ни очевидна относительная слабость новой координации движений, стремящейся превра- тить зиги и заги в ритмический зигзаг, - она может, однако, решаю- щим образом определить регулярность последовательных проявлений обеих главных мотиваций. Вторая важная функция, которую ритуализованная координация может, очевидно, выполнять, даже будучи очень слабой в других отношениях, - это изменение направления неритуализованных движений, лежавших в основе ри- туала и происходивших из других побуждений. Примеры этого мы уже видели при обсуждении классического образца ритуала, а именно - при натравлива- нии селезня уткой. 7. ПОВЕДЕНЧЕСКИЕ АНАЛОГИИ МОРАЛИ Не убий. Пятая заповедь В 5-й главе, где речь шла о процессе ритуализации, я старался пока- зать, как этот процесс, причины которого все еще весьма загадочны, соз- дает совершенно новые инстинкты, диктующие организму свои собственные Ты должен... так же категорично, как и любой из, казалось бы, единов- ластных больших инстинктов голода, страха или любви. В предыдущей 6-й главе я пытался решить еще более трудную задачу: коротко и доступно по- казать, как происходит взаимодействие между различными автономными инс- тинктами, каким общим правилам подчиняются эти взаимодействия, и какими способами можно - несмотря на все сложности - получить некоторое предс- тавление о структуре взаимодействий в таком поведении, которое определя- ется несколькими соперничающими побуждениями. Я тешу себя надеждой, быть может обманчивой, что решить предыдущие задачи мне удалось, и что я могу не только обобщить сказанное в двух последних главах, но и применить полученные в них результаты к вопросу, которым мы займемся теперь: каким образом ритуал выполняет поистине не- выполнимую задачу - удерживает внутривидовую агрессию от всех проявле- ний, которые могли бы серьезно повредить сохранению вида, но при этом не выключает ее функций, необходимых для сохранения вида! Часть предыдущей фразы, выделенная курсивом, уже отвечает на вопрос, - он кажется очевид- ным, но вытекает из совершеннейшего непонимания сущности агрессии, - по- чему у тех животных, для которых тесная совместная жизнь является преи- муществом, агрессия попросту не запрещена? Именно потому, что ее функ- ции, рассмотренные нами в 3-й главе, необходимы! Решение проблем, возникающих таким образом перед обоими конструктора- ми эволюции, достигается всегда одним и тем же способом. Полезный, необ- ходимый инстинкт - вообще остается неизменным; но для особых случаев, где его проявление было бы вредно, вводится специально созданный меха- низм торможения. И здесь снова культурно-историческое развитие народов происходит аналогичным образом; именно потому важнейшие требования Мои- сеевых и всех прочих скрижалей - это не предтисания, а запреты. Нам еще придется подробнее говоьрить о том, о чем здесь лишь предварительно упо- мянем: передаваемые традицией и привычно выполняемые табу имеют какое-то от- ношение к разумной морали - в понимании Иммануила Канта - разве что у вдохновенного законодателя, но никак не у его верующих последователей. Как врожденные механизмы и ритуалы, препятствующие асоциальному пове- дению животных, так и человеческие табу определяют поведение, аналогич- ное истинно моральному лишь с функциональной точки зрения; во всем ос- тальном оно так же далеко от морали, как животное от человека! Но даже постигая сущность этих движущих мотивов, нельзя не восхищаться снова и снова при виде работы физиологических механизмов, которые побуждают жи- вотных к самоотверженному поведению, направленному на благо сообщества, как это предписывают нам, людям, законы морали. Впечатляющий пример такого поведения, аналогичного человеческой мора- ли, являют так называемые турнирные бои. Вся их организация направлена на то, чтобы выполнить важнейшую задачу поединка - определить, кто силь- нее, - не причинив серьезного вреда более слабому. Поскольку рыцарский турнир или спортивное состязание имеют ту же цель, то все турнирные бои неизбежно производят даже на знающих людей впечатление рыцарственнос- ти, или спортивного благородства. Среди цихлид есть вид, Cichlasoma biocellatum, который именно из-за этого приобрел свое название, широко распространенное у американских любителей: у них эта рыбка называется Джек Дэмпси по имени боксера, чемпиона мира, который прославился своим безупречным поведением на ринге. О турнирных боях рыб и, в частности, о процессах ритуализации, кото- рые привели к ним от первоначальных подлинных боев, мы знаем довольно много. Почти у всех костистых рыб настоящей схватке предшествуют угрожа- ющие позы, которые, как уже говорилось, всегда вытекают из конфликта между стремлениями напасть и бежать. Среди этих поз особенно заметна как специальный ритуал так называемая демонстрация развернутого бока, которая первоначально наверняка возникла за счет того, что рыба под влиянием испуга отворачивается от противника и одновременно, готовясь к бегству, разворачивает вертикальные плавники. Но поскольку при этих движениях противнику предъявляется контур тела максимально возможных размеров, то из них - путем мимического утрирова- ния при добавочных изменениях морфологии плавников - смогла развиться та впечатляющая демонстрация развернутого бока, которую знают все аквариу- мисты, да и не только они, по сиамским бойцовым рыбкам и по другим попу- лярным породам рыб. В тесной связи с угрозой развернутым боком у костистых рыб возник очень широко распространенный запугивающий жест - так называемый удар хвостом. Из позиции развернутого бока рыба, напрягая все тело и далеко оттопыривая хвостовой плавник, производит сильный удар хвостом в сторону противника. Хотя сам удар до противника не доходит, но рецепторы давле- ния на его боковой линии воспринимают волну, сила которой, очевидно, со- общает ему о величине и боеспособности его соперника, так же как и раз- меры контура, видимого при демонстрации развернутого бока. Другая форма угрозы возникла у многих окуневых и у других костистых рыб из заторможенного страхом фронтального удара. В исходной позиции для броска вперед оба противника изгибают свои тела, словно напряженные Sоб- разные пружины, и медленно плывут друг другу навстречу, как можно сильнее топорща жаберные крышки. Это соответствует разворачиванию плавников при угрозе боком, пос- кольку увеличивает контур тела, видимый противником. Из фронтальной уг- розы у очень многих рыб иногда получается, что оба противника одновре- менно хватают друг друга за пасть, но - в соответствии с конфликтной си- туацией, из которой возникла сама фронтальная угроза, - они всегда дела- ют это не резко, не ударом, а словно колеблясь, заторможенно. Из этой формы борьбы у некоторых - и у лабиринтовых рыб, лишь отдаленно примыка- ющих к большой группе окуневых, и у цихлид, типичных представителей оку- невых, - возникла интереснейшая ритуализованная борьба, при которой оба соперника в самом буквальном смысле слова меряются силами, не причиняя друг другу вреда. Они хватают друг друга за челюсть - а у всех видов, для которых характерен этот способ турнирного боя, челюсть покрыта толс- тым, трудноуязвимым слоем кожи - и тянут изо всех сил. Так возникает состязание, очень похожее на старую борьбу на поясах у швейцарских крестьян, которое может продолжаться по нескольку часов, если встречают- ся равные противники. У двух в точности равных по силе самцов красивого синего вида широколобых окуньков мы запротоколировали однажды такой пое- динок, длившийся с 8.30 утра до 2.30 пополудни. За этим перетягиванием пасти - у некоторых видов это, скорее, пе- реталкивание, потому что рыбы не тянут, а толкают друг друга, - через какое-то время, очень разное для разных видов, следует настоящая схват- ка, при которой рыбы уже без каких-либо запретов стремятся бить друг друга по незащищенным бокам, чтобы нанести противнику по возможности серьезный урон. Таким образом, препятствующий кровопролитию турнир уг- роз и следующая непосредственно за ним прикидка сил первоначально навер- няка были лишь прелюдией к настоящей мужей истребляющей битве. Однако такой обстоятельный пролог уже выполняет крайне важную задачу, поскольку дает возможность более слабому сопернику своевременно отказаться от без- надежной борьбы. Именно так и выполняется в большинстве случаев важней- шая видосохраняющая функция поединка - выбор сильнейшего, - без того чтобы один из соперников был принесен в жертву или даже хотя бы поранен. Лишь в тех редких случаях, когда бойцы совершенно равны по силе, к реше- нию приходится идти кровавым путем. Сравнение разных видов, обладающих менее и более специализированным турнирным боем, - а также изучение этапов развития отдельного животного от безудержно драчливого малька до благородного Джека Дэмпси, - дают нам надежную основу для понимания того, как развивались турнирные бои в процессе эволюции. Рыцарски благородный турнирный бой возникает из жес- токой борьбы без правил прежде всего за счет трех независимых друг от друга процессов; ритуализация, с которой мы познакомились в прежних гла- вах, - лишь один из них, хотя и важнейший. Первый шаг от кровавой борьбы к турнирному бою состоит, как уже упо- миналось, в увеличении промежутка времени между началом постепенно уси- ливающихся угрожающих жестов и заключительным нападением. У видов, сра- жающихся по-настоящему (например, у многоцветного хаплохромиса), от- дельные фазы угроз - распускание плавников, демонстрация развернутого бока, раздувание жаберных крышек, борьба пастью - длятся лишь секунды, а затем тотчас же следуют первые таранные удары по бокам противника, при- чиняющие тяжелые ранения. При быстрых приливах и отливах возбуждения, которые так характерны для этих злобных рыбок, некоторые из упомянутых ступеней нередко пропускаются. Особенно вспыльчивый самец может войти в раж настолько быстро, что начинает враждебные действия сразу же с серьезного таранного удара. У близкородственного, тоже африканского вида хемихромисов такое не наблюдается никогда; эти рыбки всегда строго при- держиваются последовательности угрожающих жестов, каждый из которых вы- полняют довольно долго, часто по многу минут, прежде чем переходят к следующему. Это четкое разделение во времени допускает два физиологических объяс- нения. Или дальше друг от друга расположены пороги возбуждения, при ко- торых отдельные действия включаются по очереди - по мере возрастания го- товности к борьбе, - так что их последовательность сохраняется и при не- котором ослаблении или усилении ярости; или же нарастание возбужденности дросселировано, что приводит к более пологой и правильно возрастающей кривой. Есть основания, говорящие в пользу первого из этих предположе- ний, но, обсуждая их здесь, мы уклонились бы слишком далеко. Рука об руку с увеличением продолжительности отдельных угрожающих действий идет их ритуализация, которая - как уже описано ранее - приво- дит к мимическому утрированию, ритмическому повторению и к появлению структур и красок, оптически подчеркивающих эти действия. Увеличенные плавники с ярким рисунком, который становится виден лишь в развернутом состоянии, броские пятна на жаберных крышках, которые становятся видны лишь при фронтальной угрозе, и множество других столь же театральных ук- рашений превращают турнирный бой в одно из самых увлекательных зрелищ, какие только можно увидеть, изучая поведение высших животных. Пестрота горящих возбуждением красок, размеренная ритмика угрожающих движений, выпирающая мощь соперников - все это почти заставляет забыть, что здесь происходит настоящая борьба, а не специально поставленный спектакль. И наконец, третий процесс, весьма способствующий превращению кровавой борьбы в благородное состязание турнирного боя и не менее ритуализации важный для нашей темы: возникают специальные физиологические механизмы поведения, которые тормозят опасные движения при атаке. Вот несколько примеров. Если два Джек Дэмпси достаточно долго простоят друг против друга с угрозой развернутым боком и хвостовыми ударами, то вполне может слу- читься, что один из них соберется перейти к перетягиванию пасти на се- кунду раньше другого. Он выходит из боковой стойки и с раскрытыми че- люстями бросается на соперника, который еще продолжает угрожать боком и потому подставляет зубам нападающего незащищенный фланг. По тот никогда не использует эту слабость позиции, он непременно останавливает свой бросок до того, как его зубы коснутся кожи противника. Мой покойный друг Хорст Зиверт описал и заснял на пленку аналогичное до мельчайших подробностей явление у ланей. У них высокоритуализованному бою на рогах - когда кроны дугообразными движениями ударяются одна о другую, а затем совершенно определенным образом раскачиваются взад и вперед - предшествует угроза развернутым боком, во время которой каждый из самцов проходит мимо соперника молодцеватым четким шагом, покачивая при этом рогами вверх и вниз. Затем оба вдруг, как по команде, останав- ливаются, поворачиваются друг другу навстречу и опускают головы, так что рога с треском сшибаются у самой земли, сплетаясь между собой. После этого следует совершенно безопасная борьба, при которой - в точности как при перетягивании пасти у Джеков Дэмпси - побеждает тот, кто продер- жится дольше. У ланей тоже может случиться, что один из бойцов переходит ко второй фазе борьбы раньше другого и при этом нацеливает свое оружие в незащищенный бок соперника, что при могучем размахе тяжелых и острых ро- гов выглядит чрезвычайно опасно. Но еще раньше, чем окунь, олень тормо- зит это движение, поднимает голову - и видит, что ничего не подозреваю- щий противник продолжает гарцевать и уже отошел от него на несколько метров. Тогда он рысью подбегает к тому вплотную и, успокоившись, снова начинает гарцевать боком к нему, покачивая рогами, до тех пор, пока оба не перейдут к борьбе более согласованным взмахом рогов. В царстве высших позвоночных существует неисчислимое множество подоб- ных запретов причинять вред сородичу. Они часто играют существенную роль и там, где наблюдатель, очеловечивающий поведение животных, вообще не заметил бы ни наличия агрессии, ни необходимости специальных механизмов для ее подавления. Если верить во всемогущество безошибочных инс- тинктов - кажется просто парадоксальным, что самке, например, необходимы специальные механизмы торможения, чтобы блокировать ее агрессивность по отношению к собственным детям, особенно новорожденным или только что вы- лупившимся из яйца. В действительности эти специальные механизмы, тормозящие агрессию, чрезвычайно нужны, потому что животные, заботящиеся о потомстве, как раз ко времени появления малышей должны быть особенно агрессивны по отноше- нию ко всем прочим существам. Птица, защищая свое потомство, должна на- падать на любое приближающееся к гнезду животное, с которым она хоть сколько-нибудь соразмерна. Индюшка, пока она сидит на гнезде, должна быть постоянно готова с максимальной энергией нападать не только на мы- шей, крыс, хорьков, ворон, сорок, и т. д, и т.д., - но и на своих соро- дичей: на индюка с шершавыми ногами, на индюшку, ищущую гнездо, потому что они почти так же опасны для ее выводка, как и хищники. И, естествен- но, она должна быть тем агрессивнее, чем ближе подходит угроза к центру ее мира, к ее гнезду. Только собственному птенцу, который вылезает из скорлупы, она не должна причинить никакого вреда! Как обнаружили мои сотрудники Вольфганг и Маргрет Шляйдты, это тормо- жение у индюшки включается только акустически. Для изучения некоторых реакций самцовиндюков на акустические стимулы они лишили слуха нес- кольких птиц посредством операции на внутреннем ухе. Эту операцию можно проделать только на новорожденном цыпленке, а в тот момент различить пол еще трудно, поэтому среди глухих птиц случайно оказалось и несколько самок. Ни на что другое они не годились, зато пос- лужили замечательным материалом для изучения функции ответного поведе- ния, которое играет столь существенную роль в связях между матерью и ре- бенком. Мы знаем, например, о серых гусях, что они сразу после появления на свет принимают за свою мать любой объект, который ответит звуком на их писк одиночества. Шляйдты хотели предложить только что вылупившимся индюшатам выбор между индюшкой, которая слышит и правильно отвечает на их писк, и глухой, от которой ожидалось, что она - не слыша писка птен- цов - будет издавать свои призывы случайным образом. Как это часто случается при исследовании поведения, эксперимент дал результаты, которых никто не ожидал, но которые оказались гораздо инте- реснее, чем ожидалось. Глухие индюшки совершенно нормально высиживали птенцов, как и до того их социальное и половое поведение вполне отвечали норме. Но когда стали появляться на свет их индюшата - оказалось, что материнское поведение подопытных животных нарушено самым драматичным образом: все глухие ин- дюшки тотчас забивали насмерть всех своих цыплят, как только те появля- лись из яиц! Если глухой индюшке, которая отсидела на искусственных яй- цах положенный срок и потому должна быть готова к приему птенцов, пока- зать однодневного индюшонка - она реагирует на него вовсе не материнским поведением: она не издает призывных звуков; когда малыш приближается к ней примерно на метр, она готовится к отпору - распускает перья, яростно шипит, - а как только он оказывается в пределах досягаемости ее клюва - клюет его изо всех сил. Если не предполагать, что у индюшки повреждено что-то еще, кроме слу- ха, то такое поведение можно объяснить только одним: у нее нет ни малей- шей врожденной информации о том, как должны выглядеть ее малыши. Она клюет все, что движется около ее гнезда, если оно не настолько велико, чтобы реакция бегства у нее пересилила агрессию. Только писк индюшонка - и ничто больше - посредством врожденного ме- ханизма включает материнское поведение, одновременно затормаживая агрес- сию. Последующие эксперименты с нормальными, слышащими индюшками подтвер- дили правильность этой интерпретации. Если к индюшке, сидящей на гнезде, подтягивать на нитке, как марионетку, натурально сделанное чучело индю- шонка, то она клюет его точно так же, как глухая. Но стоит включить встроенный в эту куклу маленький динамик, из которого раздается магнито- фонная запись плача индюшонка, - нападение резко обрывается вмеша- тельством торможения, явно очень сильного, так же внезапно, как это опи- сано выше на примере цихлид и ланей. Индюшка начинает издавать типичные призывные звуки, соответствующие квохтанью домашних кур. Каждая неопытная индюшка, только что впервые высидевшая цыплят, напа- дает на все предметы, которые движутся возле ее гнезда, размерами, грубо говоря, от землеройки до крупного кота. У такой птицы нет врожденного знания, как именно выглядят хищники, которых нужно отгонять. На безз- вучно приближающееся чучело ласки или хомяка она нападает не более яростно, чем на чучело индюшонка, но, с другой стороны, готова тотчас по-матерински принять обоих хищников, если они предъявят удостоверение индюшонка - ту же запись цыплячьего писка - через встроенный микродина- мик. Испытываешь ужасное чувство, когда такая индюшка, только что ярост- но клевавшая беззвучно приближавшегося цыпленка, с материнским призывом распускает перья, чтобы с готовностью принять под себя пищащее чучело хорька, подменного ребенка в самом отчаянном смысле этого слова. Единственный признак, который, по-видимому, врожденным образом усили- вает реакцию на врага, - это волосяной покров, пушистая поверхность объекта. По крайней мере, из наших первых опытов мы вынесли впечатление, что мохнатые куклы раздражают индюшек сильнее, чем гладкие. В таком слу- чае индюшонок - он имеет как раз подходящие размеры, движется около гнезда, да еще вдобавок покрыт пухом - просто не может не вызывать у ма- тери постоянного оборонительного поведения, которое должно столь же пос- тоянно подавляться цыплячьим писком, чтобы предотвратить детоубийство. Это относится, во всяком случае, к птицам, выводящим потомство впервые и еще не знающим по опыту, как выглядят их собственные дети. Их поведение быстро меняется при индивидуальном обучении. Только что описанный, примечательно противоречивый состав материнс- кого поведения индюшки заставляет нас задуматься. Совершенно очевидно - не существует ничего такого, что само по себе можно было бы назвать ма- теринским инстинктом или инстинктом заботы о потомстве, раз нет даже врожденной схемы врожденного узнавания собственных детей. Целесообраз- ное, с точки зрения сохранения вида, обращение с потомством является, скорее, результатом множества эволюционно возникших способов действия, реакций и торможений, организованных Великими Конструкторами таким обра- зом, что все вместе они действуют при нормальных внешних условиях как целостная система, как будто данное животное знает, что ему нужно де- лать в интересах выживания вида и его отдельных особей. Такая система уже является тем, что вообще можно было бы назвать инстинктом; в слу- чае нашей индюшки - инстинктом заботы о потомстве. Но даже если рассматривать это понятие таким образом - все равно оно вводит в заблуждение, потому что не существует строго ограниченной сис- темы, которая выполняла бы функции, соответствующие только этому опреде- лению. Напротив, в ее общую структуру встроены и такие побуждения, кото- рые имеют совершенно другие функции, как агрессия и включающие ее рецеп- торные механизмы в нашем примере. Кстати, тот факт, что индюшка разъяря- ется при виде пушистых цыплят, бегающих вокруг гнезда, - это отнюдь не нежелательный побочный эффект. Напротив, для защиты потомства в высшей степени полезно, чтобы цыплята - особенно их красивые пушистые шубки - с самого начала приводили мать в раздраженное состояние готовности к ата- ке. На детей она напасть не может - этому надежно препятствует торможе- ние, вызванное их писком, - тем легче она разряжает свою ярость на дру- гие объекты, оказавшиеся вблизи. Единственная специфическая структура, вступающая в действие только в этой системе поведения, - это избирательный ответ на писк птенцов, тор- можение удара. Итак, если у видов, заботящихся о потомстве, мать не обижает своих малышей - это вовсе не само собой разумеющийся закон природы; в каждом отдельном случае это должно быть обеспечено особым механизмом торможе- ния, об одном из которых мы только что узнали на примере индюшки. Каж- дый, кто работал в зоопарке, разводил кроликов или пушного зверя, может рассказать свою историю о том, как мало нужно, чтобы поломать аналогич- ные механизмы торможения. Я знаю один случай, когда самолет Люфтганзы, сбившись в тумане с курса, низко пролетел над фермой чернобурых лисиц и из-за этого все самки, которые недавно ощенились, возбудившись, сожрали своих щенков. У многих позвоночных, которые вовсе не заботятся о потомстве или за- ботятся лишь ограниченное время, малыши рано - часто задолго до достиже- ния окончательных размеров - бывают такими же ловкими, пропорционально такими же сильными и почти такими же умными, как взрослые (впрочем, эти виды так или иначе не могут научиться слишком многому). Поэтому они не особенно нуждаются в защите, и старшие родичи обходятся с ними безо вся- ких церемоний. Совсем иначе обстоит дело у тех высокоорганизованных су- ществ, у которых обучение и индивидуальный опыт играют большую роль и у которых родительская опека должна продолжаться долго уже потому, что жизненная школа детей требует много времени. На тесную связь между способностью к обучению и продолжительностью заботы о потомстве уже указывали многие биологи и социологи. Молодой пес, волк или ворон уже по достижении окончательных взрослых размеров - хотя еще не окончательного веса - бывает неловким, неуклюжим, сырым созданием, которое было бы совершенно неспособно защитить себя в случае серьезного нападения своего взрослого сородича, не говоря уж о том, чтобы спастись от него стремительным бегством. Казалось бы, молодым животным названных видов - и многих подобных - и то, и другое крайне не- обходимо: ведь они безоружны не только против внутривидовой агрессии, но и против охотничьих приемов своих сородичей, если речь идет о крупных хищниках. Однако каннибализм у теплокровных позвоночных встречается очень редко. У млекопитающих он, вероятно, исключается главным образом тем, что сородичи невкусны, что довелось узнать многим полярным иссле- дователям при попытках скормить живым собакам мясо умерших или забитых по необходимости. Лишь истинно хищные птицы, прежде всего ястребы, могут иногда в тесной неволе убить и съесть своего сородича; однако я не знаю ни одного случая, чтобы подобное наблюдали в охотничьих угодьях. Какие сдерживающие факторы препятствуют этому - пока неизвестно. Для уже выросших, но еще неуклюжих молодых животных и птиц, о которых идет речь, простое агрессивное поведение взрослых, очевидно, гораздо опаснее любых каннибальских прихотей. Эта опасность устраняется целым рядом очень четко организованных механизмов торможения, тоже почти не- исследованных. Исключение составляет механизм поведения в бездушном со- обществе кваквы, которому мы еще посвятим специальную небольшую главу, - его легко понять. Этот механизм позволяет оперившимся молодым птицам ос- таваться в колонии, хотя в ее тесных границах буквально каждая ветка на дереве является предметом яростного соперничества соседей. Пока молодая кваква, покинув гнездо, еще попрошайничает - это уже само по себе созда- ет ей абсолютную защиту от любого нападения местной взрослой птицы. Прежде чем старшая птица вообще соберется клюнуть птенца, тот, квакая и хлопая крыльями, стремительно бросается к ней, старается схватить ее за клюв и подоить - потянуть клюв книзу, - как это всегда делают дети с клювами родителей, когда хотят, чтобы им отрыгнули пищу. Молодая кваква не знает в лицо своих родителей, и я не уверен, что эти последние узнают индивидуально своих детей; наверняка узнают друг друга только молодые птицы из одного гнезда. Как старая кваква, у которой нет настроения кор- мить, боязливо улетает, спасаясь от нападения собственного дитяти, - точно так же она улетает и от любого чужого; у нее и в мыслях нет уда- рить его. Аналогичные случаи мы знаем у многих животных, у которых от внутривидовой агрессии защищает инфантильное поведение. Еще более простой механизм позволяет молодой птице - уже взрослой, уже независимой, но еще далеко не равной в борьбе - приобрести небольшой собственный участок в пределах колонии. Молодая кваква, которая почти три года носит детский костюмчик в полоску, возбуждает у взрослых гораз- до менее интенсивную агрессию, нежели птица во взрослом оперении. Это приводит к интересному явлению, которое я неоднократно наблюдал в Альтенберге, в колонии свободно гнездившейся кваквы. Молодая кваква совершенно безо всякого умысла приземляется где-нибудь в пределах семейного участка насиживающей пары - и ей везет: она попала не в центр его, около гнезда, который свирепо охраняется, а села по- дальше. Но при этом она разозлила соседа, который начинает наступать на при- шельца в угрожающей позе - ползком, как это всегда бывает у кваквы. Од- нако при этом движении он приближается и к расположенному в том же нап- равлении гнезду соседей, сидящей на яйцах пары, а поскольку он своей раскраской и угрожающей позой вызывает гораздо большую агрессивность, чем тихо и испуганно сидящая молодая птица, - именно его и берут на муш- ку соседи, поднимаясь в контратаку. Часто эта контратака проходит на во- лосок от молодой птицы и тем самым защищает ее. Поэтому кваквы в полос- ку всегда устраиваются между территориями постоянных жителей, выращи- вающих потомство, в строго определенных пределах, где появление взрослой птицы провоцирует нападение хозяина, а появление молодой - еще нет. Не так легко разобраться в механизме торможения, который надежно зап- рещает взрослым собакам всех европейских пород серьезно укусить молодую, в возрасте до 7-8 месяцев. По наблюдениям Тинбергена, у гренландских эс- кимосских собак этот запрет ограничивается молодежью собственной стаи; запрета кусать чужих щенков у них не существует. Быть может, так же обс- тоит дело и у волков. Каким образом узнается молодость собрата по виду - это еще не совсем ясно. Во всяком случае, рост не играет здесь никакой роли: крошечный, но старый и злобный фокстерьер относится к громадному ребенку-сенбернару, уже смертельно надоевшему своими неуклюжими пригла- шениями поиграть, так же терпеливо и дружелюбно, как к щенку такого же возраста собственной породы. Вероятно, существенные признаки, вызывающие это торможение, содержат- ся в поведении молодой собаки, а возможно и в запахе. Последнее проявля- ется в том, каким образом молодая собака прямо-таки напрашивается на нюхконтроль: если только приближение взрослого пса кажется молодому в какой-то степени опасным - он тотчас бросается на спину и тем самым предъявляет свой еще голенький щенячий животик, и к тому же выпускает несколько капель, которые взрослый тотчас же нюхает. Пожалуй еще интереснее и загадочнее, чем торможение, охраняющее уже подросшую, но еще беспомощную молодежь, - тот тормозящий агрессию меха- низм поведения, который запрещает нерыцарское поведение по отношению к слабому полу. У толкунчиков, поведение которых уже описывалось, у бо- гомолов и у многих других насекомых - как и у многих пауков - самки, как известно, являются сильным полом, и необходимы специальные механизмы по- ведения, препятствующие тому, что счастливый жених будет съеден раньше времени. У мантид - богомолов, - как известно, самка зачастую с аппети- том доедает переднюю половину самца, в то время как его задняя половина безмятежно выполняет великую миссию оплодотворения. Однако здесь нас должны занимать не эти капризы природы, а те меха- низмы, которые у очень многих птиц и млекопитающих - вплоть до человека - очень затрудняют избиение представительниц слабого пола, если не пол- ностью препятствуют ему. Что касается человека - максима Женщина непри- косновенна справедлива лишь отчасти. В берлинском юморе, который часто смягчает добросердечием вообще-то мрачноватые краски, побитая мужем жен- щина говорит рыцарски вмешавшемуся прохожему: Ну а вам-то что за дело, коль меня мой милый бьет?! Но среди животных есть целый ряд видов, у которых при нормальных, т.е. не патологических, условиях никогда не бы- вает, чтобы самец всерьез напал на самку. Это относится, например, к собакам и, без сомнения, к волкам. Я бы совершенно не доверял кобелю, укусившему суку, и посоветовал бы его хо- зяину повышенную осторожность - особенно если в доме есть дети, - потому что в социальном торможении этого пса явно что-то нарушено. Однажды я пробовал выдать замуж свою суку Стази за огромного сибирс- кого волка; когда я начал играть с ним - она пришла в ярость от ревности и совсем всерьез набросилась на него. Единственное, что он сделал, - подставил озверевшей рыжей фурии свое огромное светло-серое плечо, чтобы принять ее укусы на менее ранимое место. Совершенно такой же абсолютный запрет обидеть самку существует у некоторых вьюрковых птиц, скажем у снегиря, и даже у некоторых рептилий, как, например, у зеленой ящерицы. У самцов этого вида агрессивное поведение вызывается нарядом соперни- ка, прежде всего ультрамариново-синим горлом и зеленой окраской ос- тального тела, от которой и пошло название ящериц. Торможение, запрещаю- щее кусать самку, явно основано на обонятельных признаках. Это мы с Г. Китцлером однажды узнали, когда самую крупную самку из наших зеленых ящериц коварно раскрасили под самца с помощью жирных цветных мелков. Когда мы выпустили прекрасную даму обратно в вольер, то она - разумеет- ся, не подозревая о своей внешности, - кратчайшим путем побежала на тер- риторию своего супруга. Увидев ее, он яростно бросился на предполагаемо- го самца-пришельца и широко раскрыл пасть для укуса. Но тут он уловил запах загримированной дамы и затормозил так резко, что его занесло и пе- ревернуло. Затем он обстоятельно обследовал ее языком - и после того уже не обращал внимания на зовущую к бою расцветку, что уже само по себе примечательно для рептилии. Но самое интересное - это происшествие нас- только потрясло нашего изумрудного рыцаря, что еще долго после того он и настоящих самцов сначала ощупывал языком, т.е. проверял их запах, и лишь потом переходил к нападению. Так его задело за живое то, что едва не укусил даму! Можно было бы подумать, что у тех видов, где кавалерам абсолютно зап- рещено кусать самок, дамы обходятся со всем мужским полом весьма дерзко и заносчиво. Как это ни загадочно - все обстоит как раз наоборот. Агрес- сивные крупные самки зеленой ящерицы, затевающие яростные баталии со своими сестрами, в буквальном смысле ползают на брюхе и перед самым юным, самым хилым самцом, даже если он втрое меньше ее весом, а его му- жественность едва проявляется синим оттенком на горле, который можно сравнить с первым пухом на подбородке гимназиста. Самка поднимает от земли передние лапки и своеобразно встряхивает ими, словно хочет заиг- рать на рояле. Так же и суки - особенно тех пород, которые близки к се- верному волку, - относятся к избранному кобелю прямо-таки со смиренным почтением, хотя он никогда не кусал и вообще не доказывал свое превос- ходство какимлибо проявлением силы; они проявляют здесь почти такое же чувство, какое испытывают к человеку-хозяину. Однако самое интересное и самое непонятное - это иерархические отношения между самцами и самками у некоторых вьюрковых птиц из хорошо известного семейства кардуелид, к ко- торому относятся чижи, щеглы, снегири, зеленушки и многие другие, в том числе канарейки. У зеленушек, например, согласно наблюдениям Р. Хинде, непосредственно в период размножения самка стоит выше самца, а в остальное время года - наоборот. К этому выводу приводит простое наблюдение, кто кого клюет и кто кому уступает. У снегирей, которых мы знаем особенно хорошо благода- ря исследованиям Николаи, на основании таких же наблюдений и умозаключе- ний можно прийти к выводу, что у этого вида, где пары остаются нерушимы из года в год, самка всегда иерархически выше самца. Снегирь-дама всегда слегка агрессивна, кусает супруга, и даже в церемонии ее приветствия, в так называемом поцелуе, содержится изрядная толика агрессии, хотя и в строго ритуализованной форме. Снегирь, напротив, никогда не кусает и не клюет свою даму, и если судить об их иерархических отношениях упрощенно - только на основании того, кто кого клюет, - можно сказать, что она, несомненно, доминирует над ним. Но если присмотреться внимательнее, то приходишь к противоположному мнению. Когда супруга кусает снегиря, то он принимает позу отнюдь не подчинения или хотя бы испуга, а наоборот - сексуальной готовности, даже нежности. Таким образом, укусы самки не приводят самца в иерархически низшую позицию. Напротив, его пассивное поведение, манера, с какой он принимает наскоки самки, не впадая в ответную агрессию и, главное, не утрачивая своего сексуального настроя, - явно производит впечатление, и не только на человека-наблюдателя. Совершенно аналогично ведут себя самцы собаки и волка по отношению к любым нападениям слабого пола. Даже если такие нападения вполне серьезны, как в случае с моей Стази, - ритуал безоговорочно требует от самца, чтобы он не только не огрызал- ся, но и неуклонно сохранял бы приветливое лицо - держал бы уши вверх-назад и не топорщил шерсть на загривке. Кеер smiling! Единственная защита, какую мне приходилось наблюдать в подобных случаях, - интересно, что ее описал и Джек Лондон в Белом клыке, - состоит в резком повороте задней части туловища, который действует в высшей степени броско, осо- бенно когда массивный кобель, сохраняя свою дружелюбную улыбку, отшвыри- вает крикливо нападающую на него сучку на метр в сторону. Мы вовсе не приписываем дамам птичьего или собачьего племени чрезмер- но человеческих качеств, когда утверждаем, что пассивная реакция на их агрессивность производит на них впечатление. Невпечатляемость производит сильное впечатление - это очень распространенный принцип, как следует из многократных наблюдений за борьбой самцов прыткой ящерицы. В порази- тельно ритуализованных турнирных боях этих ящериц самцы прежде всего в особой позе демонстрируют друг другу свою тяжело бронированную голову, затем один из соперников хватает противника, но после короткой борьбы отпускает и ждет, чтобы тот в свою очередь схватил его. При равносильных противниках выполняется множество таких ходов, пока один из них - со- вершенно невредимый, но истощенный - не прекратит борьбу. У ящериц, как и у многих других холоднокровных животных, менее крупные экземпляры за- водятся несколько быстрее, т.е. подъем нового возбуждения, как правило, происходит у них быстрее, чем у более крупных и старых сородичей. В турнирных боях это почти всегда приводит к тому, что меньший из двух борцов первым хватает противника за загривок и дергает из стороны в сторону. При значительной разнице в раз- мерах самцов может случиться, что меньший - кусавший первым, - отпустив, не ждет ответного укуса, а тотчас исполняет описанную выше позу смирения и убегает. Значит, и в чисто пассивном сопротивлении противника он заме- тил, насколько тот превосходит его. Эти чрезвычайно комичные происшествия всегда напоминают мне одну сце- ну из давно забытого фильма Чарли Чаплина: Чарли подкрадывается сзади к своему громадному сопернику, размахивается тяжелой палкой и изо всех сил бьет его по затылку. Гигант удивленно смотрит вверх и слегка потирает рукой ушибленное место, явно убежденный, что его укусило какое-то лету- чее насекомое. Тогда Чарли разворачивается - и улепетывает так, как это умел только он. У голубей, певчих птиц и попугаев существует очень примечательный ри- туал, каким-то загадочным образом связанный с иерархическими отношениями супругов, - передача корма. Это кормление - при поверхностном наблюдении его, как правило, принимают за поцелуй, - как и множество других внеш- не самоотверженных и рыцарственных действий животных и человека, ин- тересным образом представляет собой не только социальную обязанность, но и привилегию, которая причитается индивиду высшего ранга. В сущности, каждый из супругов предпочел бы кормить другого, а не получать от него корм, по принципу Давать - прекраснее, чем брать, или - когда пища от- рыгивается из зоба - кормить прекраснее, чем есть. В благоприятных слу- чаях удается увидеть совершенно недвусмысленную ссору: супруги выясняют вопрос, кто же из них имеет право кормить, а кому придется играть менее желательную роль несовершеннолетнего ребенка, который разевает клюв и позволяет кормить себя. Когда Николаи однажды воссоединил после долгой разлуки парочку одного из африканских видов мелких вьюрковых, то супруги тотчас же узнали друг друга, радостно полетели друг другу навстречу; но самка, очевидно, забы- ла свое прежнее подчиненное положение, потому что сразу вознамерилась отрыгивать из зоба и кормить партнера. Однако и он сделал то же, так что первый момент встречи был слегка омрачен выяснением отношений, в котором самец одержал верх; после этого супруга уже не пыталась кормить, а про- сила, чтобы кормили ее. У снегирей супруги не расстаются круглый год; может случиться, что самец начинает линять раньше, чем его супруга, и уровень его сексуальных и социальных претензий понижается, в то время как самка еще вполне в форме в обоих этих смыслах. В таких случаях - они часто происходят и в естественных условиях, - как и в более редких, когда самец утрачивает главенствующее положение из-за каких-либо патоло- гических причин, нормальное направление передачи корма меняется на про- тивоположное: самка кормит ослабевшего супруга. Как правило, наблюдателю кажется необычайно трогательным, что супруга так заботится о своем больном муже. Как уже сказано, такое толкование неверно: она и раньше, всегда с удовольствием кормила бы его, если бы это не запрещалось ей его иерархическим превосходством. Таким образом, очевидно, что социальное первенство самок у снегирей, как и у всех псовых, - это лишь видимость, которая создается рыцарским запретом для самца обидеть свою самку. Совершенно такое же, с формальной точки зрения, поведение мужчины в западной культуре являет замечательную аналогию между обычаем у людей и ритуализацией у животных. Даже в Амери- ке, в стране безграничного почитания женщины, по-настоящему покорного мужа совершенно не уважают. Что требуется от идеального мужчины, - это, чтобы супруг, несмотря на подавляющее духовное и физическое превос- ходство, в соответствии с ритуально-регламентированным законом покорялся малейшему капризу своей самки. Знаменательно, что для презираемого, по-настоящему покорного мужа существует определение, взятое из поведения животных. Про такого говорят hanpecked (англ.) - курицей клеваный, - и это сравнение замечательно иллюстрирует ненормальность мужской подчи- ненности, потому что настоящий петух не позволяет себя клевать ни одной курице, даже своей фаворитке. Впрочем, у петуха нет никаких запретов, которые мешали бы ему клевать кур. Самое сильное торможение, не позволяющее кусать самку своего вида, встречается у европейского хомяка. Быть может, у этих грызунов такой запрет особенно важен потому, что у них самец гораздо крупнее самки, а длинные резцы этих животных способны наносить особенно тяжелые раны. Эйбл-Эйбесфельдт установил, что, когда во время короткого брачного периода самец вторгается на территорию сам- ки, проходит немалый срок, прежде чем эти закоренелые индивидуалисты настолько привыкнут друг к другу, что самка начинает переносить прибли- жение самца. В этот период - и только тогда - хомяк-дама проявляет пуг- ливость и робость перед мужчиной. В любое другое время она - яростная фурия, грызущая самца безо всякого удержу. При разведении этих животных в неволе необходимо своевременно разъединять партнеров после спаривания, иначе дело доходит до мужских трупов. Только что, при описании поведения хомяков, мы упомянули три факта, которые характерны для всех механизмов торможения, препятствующих убийству или серьезному ранению, - потому о них стоит поговорить более подробно. Во-первых, существует зависимость между действенностью оружия, которым располагает вид, и механизмом торможения, запрещающим применять это оружие против сородичей. Во-вторых, существуют ритуалы, цель которых состоит в том, чтобы задействовать у агрессивных сородичей именно эти механизмы торможения. В-третьих - на эти механизмы нельзя полагаться аб- солютно, при случае они могут и не сработать. В другом месте я уже подробно объяснял, что торможение, запрещающее убийство или ранение сородича, должно быть наиболее сильным и надежным у тех видов, которые, во-первых, как профессиональные хищники располагают оружием, достаточным для быстрого и верного убийства крупной жертвы, а во-вторых - социально объединены. У хищников-одиночек - например, у не- которых видов куниц или кошек - бывает достаточно того, что сексуальное возбуждение затормаживает и агрессию, и охоту на такое время, чтобы обеспечить безопасное соитие полов. Но если крупные хищники постоянно живут вместе - как волки или львы, - надежные и постоянно действующие механизмы торможения должны быть в работе всегда, являясь совершенно са- мостоятельными и не зависящими от изменений настроения отдельного зверя. Таким образом возникает особенно трогательный парадокс: как раз наи- более кровожадные звери - прежде всего волк, которого Данте назвал неп- римиримым зверем (bestia senza pace), - обладают самыми надежными тор- мозами против убийства, какие только есть на Земле. Когда мои внуки иг- рают со сверстниками - присмотр кого-то из взрослых необходим. Но я со спокойной душой оставляю их одних в обществе нашей собаки, хотя это крупная псина, помесь чау с овчаркой, чрезвычайно свирепая на охоте. Со- циальные запреты, на которые я полагаюсь в подобных случаях, отнюдь не являются чем-то приобретенным в процессе одомашнивания - они, вне всяких сомнений, перешли в наследство от волка. Очевидно, что у разных животных механизмы социального торможения при- водятся в действие очень разными признаками. Например, как мы видели, запрет кусать самку у самцов зеленой ящерицы наверняка зависит от хими- ческих раздражителей; несомненно, так же обстоит дело и с запретом у ко- беля кусать суку, а его бережное отношение к любым молодым собакам явно вызывается и их поведением. Поскольку торможение - как еще будет показа- но в дальнейшем - это активный процесс, который противостоит какому-то столь же активному побуждению и подавляет его, или видоизменяет, то вполне правомочно говорить, что процессы торможения высвобождаются, раз- ряжаются, точно так же как мы говорили о разрядке какого-либо инстинк- тивного действия. Разнообразные передатчики стимулов, которые у всех высших животных включают в работу активное ответное поведение, в принци- пе не отличаются от тех, какие включают социальное торможение. В обоих случаях передатчик стимула состоит из бросающихся в глаза структур, яр- ких цветов и ритуализованных движений, а чаще всего - из комбинации всех этих компонентов. Очень хороший пример того, насколько одинаковые прин- ципы лежат в основе конструкций для передачи стимулов, включающих и ак- тивное действие, и торможение, - являют релизер боевого поведения у жу- равлей и релизер запрета обидеть птенца у некоторых пастушковых птиц. В обоих случаях на затылке птицы развилась маленькая тонзура, голое пятно, на котором под кожей находится сильно разветвленная сеть сосудов, так называемое набухающее тело. В обоих случаях этот орган наполняется кровью и в таком состоянии, как выпуклая рубиново-красная шапочка, де- монстрируется сородичу поворотом головы. Но функция этих двух релизеров, возникших совершенно независимо друг от друга, настолько противоположны, насколько это вообще возможно: у журавлей этот сигнал означает агрессив- ное настроение и, соответственно, вызывает у противника - в зависимости от соотношения сил - или контрагрессию, или стремление к бегству. У во- дяного пастушка и некоторых родственных ему птиц - и этот орган, и жест его демонстрации свойственны только птенцам и служат исключительно для того, чтобы включать у взрослых сородичей специфический запрет обижать маленьких. Птенцы водяных пастушков по ошибке трагикомично предъявляют свои рубиновые шапочки не только агрессорам своего вида. Одна такая пта- ха, которую я растил у себя, подставляла шапочку утятам; те, естествен- но, на этот сугубо видовой сигнал водяного пастушка отвечали не торможе- нием, а как раз клевали его в красную головку. И как ни мягок клювик у крошечного утенка, но мне пришлось разъединить птенцов. Ритуализованные движения, обеспечивающие торможение агрессии у соро- дичей, обычно называют позами покорности или умиротворения; второй тер- мин, пожалуй, лучше, поскольку он не так склоняет к субъективизации по- ведения животных. Церемонии такого рода, как и ритуализованные вырази- тельные движения вообще, возникают разными путями. При обсуждении ритуа- лизации мы уже видели, каким образом из конфликтного поведения, из дви- жений намерения и т.д. могут возникнуть сигналы с функцией сообщения, и какую власть приобретают эти ритуалы. Все это было необходимо, чтобы разъяснить сущность и действие тех умиротворяющих движений, о которых пойдет речь теперь. Интересно, что громадное количество жестов умиротворения у самых раз- личных животных возникло под селекционным давлением, которое оказывали механизмы поведения, вызывающие борьбу. Животное, которому нужно успоко- ить сородича, делает все возможное, чтобы - если высказать это по-чело- вечески - не раздражать его. Рыба, возбуждая у сородича агрессию, расц- вечивает свой яркий наряд, распахивает плавники или жаберные крышки и демонстрирует максимально возможный контур тела, двигается резко, прояв- ляя силу; когда она просит пощады - все наоборот, по всем пунктам. Она бледнеет, по возможности прижимает плавники и поворачивается к сородичу, которого нужно успокоить, узким сечением тела, двигается медленно, кра- дучись, буквально пряча все стимулы, вызывающие агрессию. Петух, серьез- но побитый в драке, прячет голову в угол или за какое-нибудь укрытие, и таким образом отнимает у противника непосредственные стимулы боевого возбуждения, исходящие из его гребня и бороды. О некоторых коралловых рыбах, у которых кричаще-яркий наряд описанным образом запускает в ход внутривидовую агрессию, мы уже знаем, что они снимают эту раскраску, когда должны мирно сойтись для спаривания. При исчезновении сигнала, призывающего к борьбе, поначалу избегается только выплеск внутривидовой агрессии; активное торможение уже начатого нападения еще не включается. Однако совершенно очевидно, что с точки зрения эволюции здесь всего один шаг от первого до второго; и как раз возникновение умиротворяющих жестов из сигналов борьбы с обратным зна- ком являет тому прекрасный пример. Естественно, у очень многих животных угроза заключается в том, что противнику многозначительно суют под нос свое оружие, будь то зубы, когти, клюв, сгиб крыла или кулак. Поскольку у таких видов все эти прелестные жесты принадлежат к числу сигналов, понимание которых заложено в наследственности, то в зависимости от си- лы адресата они вызывают у него либо ответную угрозу, либо бегство; а способ возникновения жестов, предотвращающих борьбу, определен здесь од- нозначно: они должны состоять в том, что ищущее мира животное отворачи- вает оружие от противника. Однако оружие почти никогда не служит только для нападения, оно необ- ходимо и для защиты, для отражения ударов, - и потому в этой форме жес- тов умиротворения есть большое но: каждое животное, выполняющее такой жест, очень опасно разоружается, а во многих случаях и подставляет про- тивнику незащищенным самое уязвимое место своего тела. Тем не менее эта форма жеста покорности распространена чрезвычайно широко, и была найде- на независимо друг от друга самыми различными группами позвоночных. По- бежденный волк отворачивает голову и подставляет победителю чрезвычайно ранимую боковую сторону шеи, выгнутую навстречу укусу. Галка подставляет под клюв той, кого нужно умиротворить, свой незащищенный затылок: как раз то место, которое стараются достать эти птицы при серьезном нападе- нии с целью убийства. Это совпадение настолько бросается в глаза, что я долгое время думал, будто такое выпячивание самого уязвимого места су- щественно для действенности позы умиротворения. У волка и собаки это выглядит действительно так, потому что молящий о пощаде подставляет по- бедителю яремную вену. И хотя отведение оружия, несомненно, было понача- лу единственным действующим элементом в жесте умиротворения, - в моем прежнем предположении есть определенная доля истины. Если бы зверь внезапно подставил разъяренному противнику самую рани- мую часть тела незащищенной, полагаясь лишь на то, что происходящее при этом выключение боевых стимулов будет достаточным, чтобы предотвратить его атаку, - это было бы самоубийственной затеей. Мы слишком хорошо знаем, насколько медленно происходит переход к рав- новесию от господства одного инстинкта над другим, и потому можем смело утверждать, что простое изъятие боевого стимула повело бы лишь к посте- пенному снижению агрессивности нападающего животного. Таким образом, если внезапное принятие позы покорности тотчас же ос- танавливает еще грозящее нападение победителя, то мы имеем право с дос- таточной достоверностью предположить, что такая поза создает специальную стимулирующую ситуацию - и тем самым включает какое-то активное торможе- ние. Это безусловно верно в отношении собак, у которых я много раз видел, что когда побежденный внезапно принимает позу покорности и подставляет победителю незащищенную шею - тот проделывает движение смертельной встряски вхолостую, т.е. возле самой шеи поверженного противника, но без укуса и с закрытой пастью. То же самое относится к трехпалой чайке - среди чаек - и к галке среди врановых птиц. Среди чаек, поведение кото- рых известно особенно хорошо благодаря исследованиям Тинбергена и его учеников, трехпалая чайка занимает особое положение, в том смысле, что экологическое своеобразие - она гнездится по кромкам скальных обрывов - привязывает ее к гнезду. Птенцы, находящиеся в гнезде, нуждаются в действенной защите от возможного нападения чужих чаек больше, чем такие же малыши других видов, растущие на земле: те, если потребуется, могут убежать. Соответственно и жест умиротворения у трехпалых чаек не только более развит, но и подчеркнут у молодых птиц особым цветным узором, уси- ливающим его действие. Отворачивание клюва от партнера действует как жест умиротворения у всех чаек. Однако, если у серебристой чайки и у клуши, как и у других крупных чаек рода Larus, такое движение не слишком бросается в глаза и уж никак не выг- лядит особым ритуалом, то у простой чайки это строго определенная танце- образная церемония, при которой один из партнеров приближается к другому или же оба идут друг другу навстречу - если ни один не замышляет зла, - отвернув клюв точно на 180 градусов и повернувшись к другому затылком. Это оповещение головой, как называют его английские авторы, оптически подчеркивается тем, что черно-коричневая лицевая маска и темно-красный клюв чайки при таком жесте умиротворения убираются назад, а их место за- нимает белоснежное оперение затылка. Если у обыкновенной чайки главную роль играет исчезновение включающих агрессию признаков - черной маски и красного клюва, - то у молодой трехпалой чайки особенно подчеркивается цветным узором поворот затылка: на белом фоне здесь появляется темный рисунок характерной формы, который - совершенно очевидно - действует как специальный тормоз агрессивного поведения. Параллель такому развитию сигнала, тормозящего агрессию у чаек, су- ществует и у врановых птиц. Пожалуй, все крупные черные и серые врановые в качестве жеста умиротворения подчеркнуто отворачивают голову от своего партнера. У многих, как у вороны и у африканского белогрудого ворона, затылочная область, которую подставляют при этом жесте, чтобы успокоить партнера, обозначена светлым пятном. У галок, которым в силу их тесной совместной жизни в колониях, оче- видно, в особенности необходим действенный жест умиротворения, та же часть оперения заметно отличается от остального черного не только заме- чательной шелковисто-серой окраской. Эти перья, кроме того, значительно длиннее и - как украшающие перья некоторых цапель - не имеют крючочков на бородках, так что образуют бросающийся в глаза пышный и блестящий ве- нец, когда в максимально распушенном виде подставляются жестом покорнос- ти под клюв сородича. Чтобы тот в такой ситуации клюнул, - не бывает ни- когда, даже если более слабый принял позу покорности в самый момент его атаки. В большинстве случаев птица, только что яростно нападавшая, реа- гирует социальным поглаживанием: дружески перебирает и чистит перья на затылке покорившегося сородича. Поистине трогательная форма заключения мира! Существует целый ряд жестов покорности, которые восходят к инфан- тильному, детскому поведению, а также и другие, очевидно произошедшие от поведения самок при спаривании. Однако в своей нынешней функции эти жес- ты не имеют ничего общего ни с ребячливостью, ни с дамской сексу- альностью, а лишь обозначают (в переводе на человеческий язык): Не тро- гай меня, пожалуйста! Напрашивается предположение, что у этих животных специальные механизмы торможения запрещали нападение на детей или, соот- ветственно, на самок еще до того, как такие выразительные движения при- обрели общий социальный смысл. Но если так - можно предположить, что именно через них из пары и семьи развилась более крупная социальная группа. Тормозящие агрессию жесты подчинения, которые развились из требова- тельных выразительных движений молодых животных, распространены в первую очередь у псовых. Это и неудивительно, потому что у них так сильно тор- можение, защищающее детей. Р. Шенкель показал, что очень многие жесты активного подчинения - т.е. дружеской покорности по отношению к уважае- мому, но не вызывающему страха сородичу высшего ранга - происходят не- посредственно из отношений щенка с его матерью. Когда собака тычет мор- дой, теребит лапой, лижет щеку возле рта - как все мы знаем у дружелюб- ных псов, - все это, говорит Шенкель, производные от движений при соса- нии или при просьбе накормить. Точно так же, как учтивые люди могут вы- ражать друг другу взаимную покорность, хотя в действительности между ни- ми существуют вполне однозначные отношения иерархии, так и две взаимно дружелюбные собаки исполняют друг для друга инфантильные жесты смирения, особенно при дружеском приветствии после долгой разлуки. Эта взаимная предупредительность и у волков заходит настолько далеко, что Мури - во время своих замечательно успешных полевых наблюдений в горах Мак-Кинли - зачастую не мог определить иерархические отношения двух взрослых самцов по их выразительным движениям приветствия. На острове Айл-Ройял, распо- ложенном в Национальном парке Великого озера, С. Л. Эллен и Л. Д. Мэч наблюдали неожиданную функцию церемонии приветствия. Стая, состоявшая примерно из 20 волков, жила зимой за счет лосей, причем, как выяснилось, исключительно за счет ослабевших животных. Волки останавливают каждого лося, до которого могут добраться, но вовсе не стараются его разорвать, а тотчас прекращают свое нападение, если тот начинает защищаться энер- гично и мощно. Если же они находят лося, который ослаблен паразитами, инфекцией или, как это часто у жвачных, зубной фистулой, - тут они сразу замечают, что есть надежда поживиться. В этом случае все члены стаи вдруг собираются вместе и рассыпаются во взаимных церемониях: толкают друг друга мордами, виляют хвостами - короче, ведут себя друг с другом, как наши собаки, когда мы собираемся с ними гулять. Эта общая нос-к-но- су-конференция (так она называется по-английски), безо всяких сомнений, означает соглашение, что на обнаруженную только что жертву будет устрое- на вполне серьезная охота. Как здесь не вспомнить танец воинов масаи, которые ритуальной пляской поднимают себе дух перед охотой на льва! Выразительные движения социальной покорности, которые развились из дамского приглашения к соитию, обнаруживаются у обезьян, особенно у па- вианов. Ритуальный поворот задней части тела, которая зачастую роскошно, совершенно фантастически окрашена для оптического подчеркивания этой це- ремонии, в современной своей форме у павианов едва ли имеет что-либо об- щее с сексуальностью и сексуальной мотивацией. Он означает лишь то, что обезьяна, производящая этот ритуал, признает более высокий ранг той, ко- торой он адресован Уже совсем крошечные обезьянки прилежно выполняют этот обычай без какого-либо наставления. У Катарины Хейнрот была самка павиана Пия, которая росла среди людей почти с самого рождения, - так она, когда ее выпускали в незнакомую комнату, торжественно исполняла це- ремонию подставления попки перед каждым стулом. Очевидно, стулья вну- шали ей страх. Самцы павианов обращаются с самками властно и грубо, и хотя - согласно полевым наблюдениям Уошбэрна и Деворе - на свободе это обращение не так жестоко, как можно предположить по их поведению в нево- ле, оно разительно отличается от церемонной учтивости псовых и гусей. Поэтому понятно, что у этих обезьян легко отождествляются значения Я - твоя самка и Я - твой раб. Происхождение символики этого примеча- тельного жеста проявляется и в том, каким именно образом адресат заявля- ет, что принял его к сведению. Я видел однажды в Берлинском зоопарке, как два сильных старых самца-гамадрила на какое-то мгновение схватились в серьезной драке. В следующий миг один из них бежал, а победитель гнал- ся за ним, пока наконец не загнал в угол, - у побежденного не осталось другого выхода, кроме жеста смирения. В ответ победитель тотчас отвер- нулся и гордо, на вытянутых лапах, пошел прочь. Тогда побежденный, вереща, догнал его и начал простотаки назойливо преследовать своей подставленной задницей, до тех пор пока сильнейший не принял к сведению его покорность: с довольно скучающей миной оседлал его и проделал несколько небрежных копулятивных движений. Только после этого побежденный успокоился, очевидно убежденный, что его мятеж был прощен. Среди различных - и происходящих из различных источников - церемоний умиротворения нам осталось рассмотреть еще те, которые, по-моему, явля- ются важнейшими для нашей темы. А именно - ритуалы умиротворения или приветствия, уже упоминавшиеся вкратце, которые произошли в результате переориентации атакующих движений. Они отличаются от всех до сих пор описанных церемоний умиротворения тем, что не затормаживают агресссию, но отводят ее от определенных сородичей и направляют на других. Я уже говорил, что это переориентирование агрессивного поведения является од- ним из гениальнейших изобретений эволюции, но это еще не все. Везде, где наблюдается переориентированный ритуал умиротворения, церемония связана с индивидуальностью партнеров, принимающих в ней участие. Агрессия неко- его определенного существа отводится от второго, тоже опреде- ленного, в то время как ее разрядка на всех остальных сородичей, ос- тающихся анонимными, не подвергается торможению. Так возникает различие между другом и всеми остальными, и в мире впервые появляется личная связь отдельных индивидов. Когда мне возражают, что животное - это не личность, то я отвечаю, что личность начинается именно там, где каждое из двух существ играет в жизни другого существа такую роль, которую не может сразу взять на себя ни один из остальных сородичей. Другими слова- ми, личность начинается там, где впервые возникает личная дружба. По своему происхождению и по своей первоначальной функции личные узы относятся к тормозящим агрессию, умиротворяющим механизмам поведения, и поэтому их следовало бы отнести в главу о поведении, аналогичном мо- ральному. Однако они создают настолько необходимый фундамент для постро- ения человеческого общества и настолько важны для темы этой книги, что о них нужно говорить особо. Но той главе придется предпослать еще три, по- тому что, только зная другие возможные формы совместной жизни, при кото- рых личная дружба и любовь не играют никакой роли, можно в полной мере оценить их значение для организации человеческого общества. Итак, я опи- шу сначала анонимную стаю, затем бездушное объединение у кваквы и, нако- нец, вызывающую равно и уважение, и отвращение общественную организацию крыс, - и лишь после этого обращусь к естественной истории тех связей, которые всего прекраснее и прочнее на нашей Земле. 8. АНОНИМНАЯ СТАЯ Осилить массу можно только массой Гете Первая из трех форм сообщества, которые мы хотим сравнить с единени- ем, построенном на личной дружбе и любви, - пожалуй, в качестве древнего и мрачного фона, - это так называемая анонимная стая. Это самая частая и, несомненно, самая примитивная форма сообщества, которая обнаруживает- ся уже у многих беспозвоночных, например у каракатиц и у насекомых. Од- нако это вовсе не значит, что она не встречается у высших животных; даже люди при определенных, подлинно страшных обстоятельствах могут впасть в состояние анонимной стаи, отступить в нее, как бывает при панике. Термином стая мы обозначаем не любые случайные скопления отдельных существ одного и того же вида, которые возникают, скажем, когда множест- во мух или коршунов собираются на падали, либо когда на каком-нибудь особенно благоприятном участке приливной зоны образуются сплошные скоп- ления улиток или актиний. Понятие стаи определятся тем, что отдельные особи некоторого вида реагируют друг на друга сближением, а значит, их удерживают вместе какие-то поведенческие акты, которые одно или нес- колько отдельных существ вызывают у других таких же. Поэтому для стаи характерно, что множество существ, тесно сомкнувшись, движутся в одном направлении. Сплоченность анонимной стаи вызывает ряд вопросов физиологии поведе- ния. Они касаются не только функционирования органов чувств и нервной системы, создающих взаимопритяжение, позитивный таксис, но - прежде всего - и высокой избирательности этих реакций. Когда стадное существо любой ценой стремится быть в непосредственной близости ко множеству себе подобных и лишь в исключительных, крайних случаях удовлетворяется в качестве эрзац-объектов животными другого вида - это требует объяснения. Такое стремление может быть врожденным, как, например, у многих уток, которые избирательно реагируют на цвет оперения своего вида и летят следом; оно может зависеть и от индивидуального обу- чения. Мы не сможем ответить на многие Почему? , возникающие в связи с объединением анонимной стаи, до тех пор, пока не решим проблему Зачем? , в том смысле, в каком рассматривали ее в начале книги. При постановке этого вопроса мы сталкиваемся с парадоксом: так легко оказалось найти вполне убедительный ответ на бессмысленный с виду вопрос, для чего может быть полезна вредная агрессия, о значении которой для сохранения вида мы знаем уже из 3-й главы; но, странным образом, очень трудно сказать, для чего нужно объединение в громадные анонимные стаи, какие бывают у рыб, птиц и многих млекопитающих. Мы слишком привыкли видеть эти сообще- ства; а поскольку мы сами тоже социальные существа - нам слишком легко представить себе, что одинокая сельдь, одинокий скворец или бизон не мо- гут чувствовать себя благополучно. Поэтому вопрос Зачем? просто не приходит в голову. Однако правомочность такого вопроса тотчас становится ясной, едва мы присмотримся к очевидным недостаткам крупных стай: большому количеству животных трудно найти корм, спрятаться невозможно (а эту возможность естественный отбор в других случаях оценивает очень вы- соко), возрастает подверженность паразитам, и т.д., и т.п. Легко предположить, что одна сельдь, плывущая в океане сама по себе, или один вьюрок, самостоятельно улетающий по осени в свои скитания, или один лемминг, пытающийся в одиночку найти угодья побогаче при угрозе го- лода, - они имели бы лучшие шансы на выживание. Плотные стаи, в которых держатся эти животные, просто-таки провоцируют их эксплуатацию хищника- ми одного удара, вплоть до Германского акционерного общества рыбо- ловства в Северном море. Мы знаем, что инстинкт, собирающий животных, обладает огромной силой, и что притягивающее действие, которое оказывает стая на отдельных животных и небольшие их группы, возрастает с размером стаи, причем вероятно даже в геометрической прогрессии. В результате у многих животных, как например у вьюрков, может возникнуть смертельный порочный круг. Если под влиянием случайных внешних обстоятельств - нап- ример, чрезвычайно обильный урожай буковых орешков в определенном райо- не, - зимнее скопление этих птиц значительно, на порядок, превысит обыч- ную величину, то их лавина перерастает экологически допустимые пределы, и птицы массами гибнут от голода. Я имел возможность наблюдать такое ги- гантское скопление зимой 1951 года близ Турензее в Швейцарии. Под де- ревьями, на которых спали птицы, каждый день лежало много-много трупи- ков; несколько выборочных проб с помощью вскрытия однозначно указали на голодную смерть. Я полагаю, будет вполне естественно, если из явных и крупных недос- татков, присущих жизни в больших стаях, мы извлечем тот вывод, что в ка- ком-то другом отношении такая жизнь должна иметь какие-то преимущества, которые не только спорят с этими недостатками, но и превышают их - нас- только, что селекционное давление выпестовало сложные поведенческие ме- ханизмы образования стаи. Если стадные животные хотя бы в малейшей степени вооружены - как, скажем, галки, мелкие жвачные или маленькие обезьяны, - то легко понять, что для них единство - это сила. Отражение хищника или защита схваченно- го им члена стаи даже не обязательно должны быть успешными, чтобы иметь видосохраняющую ценность. Если социальная защитная реакция галок и не приводит к спасению галки, попавшей в когти ястреба, а лишь докучает ястребу настолько, что он начинает охотиться на галок чуть-чуть менее охотно, чем, скажем, на сорок, - этого уже достаточно, чтобы защита то- варища приобрела весьма существенную роль. То же относится к запугива- нию, с которым преследует хищника самец косули, или к яростным воплям, с какими преследуют тигра или леопарда многие обезьянки, прыгая по кро- нам деревьев на безопасной высоте и стараясь подействовать тому на нер- вы. Из таких же начал путем вполне понятных постепенных переходов разви- лись тяжеловооруженные боевые порядки буйволов, павианов и других мирных героев, перед оборонной мощью которых пасуют и самые страшные хищники. Но какие преимущества приносит тесная сплоченность стаи безоружным - сельди и прочей косяковой рыбешке, мелким птахам, полчищами совершающим свои перелеты, и многим-многим другим? У меня есть только один предполо- жительный ответ, и я высказываю его с сомнением, так как мне самому трудно поверить, что одна-единственная, маленькая, но широко распростра- ненная слабость хищников имеет столь далеко идущие последствия в поведе- нии животных, служащих им добычей. Эта слабость состоит в том, что очень многие, а может быть даже и все хищники, охотящиеся на одиночную жертву, неспособны сконцентрироваться на одной цели, если в то же время множест- во других, равноценных, мельтешат в их поле зрения. Попробуйте сами вы- тащить одну птицу из клетки, в которой их много. Даже если вам вовсе не нужна какая-то определенная птица, а просто нужно освободить клетку, вы с изумлением обнаружите, что необходимо твердо сконцентрироваться именно на какой-то определенной, чтобы вообще поймать хоть одну. Кроме того, вы поймете, насколько трудно сохранять эту нацеленность на определенный объект и не позволить себе отвлекаться на другие, которые кажутся более доступными. Другую птицу, которая вроде бы лезет под руку, почти никогда схватить не удается, потому что вы не следили за ее движениями в преды- дущие секунды и не можете предвидеть, что она сделает в следующий мо- мент. И еще - как это ни поразительно - вы часто будете хватать по про- межуточному направлению, между двумя одинаково привлекательными. Очевидно, как раз тоже самое происходит и с хищниками, когда им од- новременно предлагается множество целей. На золотых рыбках эксперимен- тально установлено, что они, парадоксальным образом, хватают меньшее ко- личество водяных блох, если их предлагается слишком много сразу. Точно так же ведут себя ракеты с радарным наведением на самолет: они пролетают по равнодействующей между двумя целями, если те расположены близко друг к другу и симметрично по отношению к первоначальной траектории. Хищная рыба, как и ракета, лишена способности проигнорировать одну цель, чтобы сконцентрироваться на другой. Так что причина, по которой сельди стяги- ваются в плотный косяк, вполне вероятно, та же, что и у реактивных ист- ребителей, которые мы видим в небе летящими плотно сомкнутым строем, что отнюдь не безопасно даже при самом высоком классе пилотов. Человеку, не вникавшему в эти проблемы, такое объяснение может пока- заться притянутым за уши, однако за его правильность говорят весьма вес- кие аргументы. Насколько я знаю, не существует ни одного единственного вида, живущего в тесном стайном объединении, у которого отдельные живот- ные в стае, будучи взволнованны - например, заподозрив присутствие хищ- ного врага, - не стремились бы стянуться плотнее. Как раз у самых ма- леньких и самых беззащитных животных это заметно наиболее отчетливо, так что у многих рыб это делают только мальки, а взрослые - уже нет. Некото- рые рыбы в случае опасности собираются в такую плотную массу, что она выглядит как одна громадная рыбина; а поскольку многие довольно глупые хищники, например барракуда, очень боятся подавиться, напав на слишком крупную добычу, - это может играть своеобразную защитную роль. Еще один очень сильный довод в пользу правильности моего объяснения вытекает из того, что, очевидно, ни один крупный профессиональный хищник не нападает на жертву внутри плотного стада. Не только крупные млекопи- тающие хищники, как лев и тигр, задумываются об обороноспособности их добычи, прежде чем прыгнуть на буйвола в стаде. Мелкие хищники, охотящи- еся на беззащитную дичь, тоже почти всегда стараются отбить от стаи ко- го-то одного, прежде чем соберутся всерьез на него напасть. Сапсан и чеглок имеют даже специальный охотничий прием, который служит исключи- тельно этой цели и никакой другой. В. Бээбе наблюдал то же самое у рыб в открытом море. Он видел, как крупная макрель следует за косяком мальков рыбы-ежа и терпеливо ждет, пока какая-нибудь-одна рыбка не отделится на- конец от плотного строя, чтобы самой схватить какую-то мелкую добычу. Такая попытка неизменно заканчивалась гибелью маленькой рыбки в же- лудке большой. Перелетные стаи скворцов, очевидно, используют затруднения хищника с выбором цели для того, чтобы специальной воспитательной мерой внушать ему дополнительное отвращение к охоте на скворцов. Если стая этих птиц замечает в воздухе ястреба-перепелятника или чеглока, то она стягивается настолько плотно, что кажется - птицы уже не в состоянии работать крыльями. Однако таким строем скворцы не уходят от хищника, а спешат ему навстречу и в конце концов обтекают его со всех сторон, как амеба обте- кает питательную частицу, пропуская ее внутрь себя в маленьком пустом объеме, в вакуоли. Некоторые наблюдатели предполагали, что в результа- те такого маневра у хищной птицы забирается воздух из-под крыльев, так что она не может не только нападать, но и вообще летать. Это, конечно, бессмыслица; но такое переживание наверняка бывает для хищника достаточ- но мучительным, чтобы оказать упомянутое воспитательное воздействие; так что это поведение имеет видосохраняющую ценность. Многие социологи полагают, что изначальной формой социального объеди- нения является семья, а уже из нее в процессе эволюции развились все разнообразные формы сообществ, какие мы встречаем у высших животных. Это может быть верно для общественных насекомых, а возможно, и для некоторых млекопитающих, включая приматов и человека, но такое утверждение нельзя обобщать. Самая первая форма сообщества - в самом широком смысле слова - это анонимное скопление, типичный пример которого нам дают рыбы в мировом океане. Внутри такого скопления нет ничего похожего на структуру; ника- ких вожаков и никаких ведомых - лишь громадная масса одинаковых элемен- тов. Несомненно, они взаимно влияют друг на друга; несомненно, существу- ют какие-то простейшие формы взаимопонимания между особями, составляю- щими эти скопления. Когда кто-то из них замечает опасность и спасается бегством, - все остальные, кто может заметить его страх, заражаются этим настроением. Насколько широко распространится такая паника в крупном косяке, ока- жется ли она в состоянии побудить весь косяк к повороту и бегству - это сугубо количественный вопрос; ответ здесь зависит от того, сколько осо- бей испугались и насколько интенсивно они удирали. Так же можег среаги- ровать весь косяк и на привлекающий стимул, вызывающий позитивный так- сис, даже в том случае, если его заметила лишь одна особь. Ее реши- тельное движение наверняка увлечет в том же направлении и других рыб, и снова лишь вопрос количества, позволит ли себя увлечь весь косяк. Чисто количественное, в определенном смысле очень демократическое проявление такой передачи настроений состоит в том, что решение дается косяку тем труднее, чем больше в нем рыб и чем сильнее у них стадный инстинкт. Рыба, которая по какой-то причине поплыла в определенном нап- равлении, вскоре волей-неволей выплывает из косяка и попадает при этом под влияние всех стимулов, побуждающих ее вернуться. Чем больше рыб вып- лывает в одном и том же направлении, - какие бы внешние стимулы ни по- буждали каждую из них, - тем скорее они увлекут весь косяк; чем больше косяк - а вместе с тем и его обратное влияние, - тем меньшее расстояние проплывают его предприимчивые представители, прежде чем повернут обрат- но, словно притянутые магнитом. Поэтому большая стая мелких и плотно сбившихся рыбок являет жалкий образец нерешительности. То и дело предп- риимчивые рыбки образуют маленькие группы, которые вытягиваются из стаи, как ложноножка у амебы. Чем длиннее становятся эти псевдоподии, тем они делаются тоньше, и тем сильнее, очевидно, становится напряжение вдоль них; как правило, этот поиск заканчивается стремительным бегством в глубь стаи. Когда ви- дишь это - поневоле начинаешь нервничать, сомневаться в демократии и на- ходить достоинства в политике правых. Что такие сомнения мало оправданны - доказывает простой, но очень важный для социологии опыт, который провел однажды на речных гольянах Эрих фон Хольст. Он удалил одной-единственной рыбе этого вида передний мозг, отвечающий - по крайней мере у этих рыб - за все реакции стайного объединения. Гольян без переднего мозга выглядит, ест и плавает, как нормальный; единственный отличающий его поведенческий признак состоит в том, что ему безразлично, если никто из товарищей не следует за ним, когда он выплывает из стаи. Таким образом, у него отсутствует нереши- тельная оглядка нормальной рыбы, которая, даже если очень интенсивно плывет в каком-либо направлении, уже с самых первых движений обращает внимание на товарищей по стае: плывут ли за ней и сколько их, плывущих следом. Гольяну без переднего мозга это было совершенно безразлично; ес- ли он видел корм или по какой-то другой причине хотел кудато, он реши- тельно плыл туда - и, представьте себе, вся стая плыла следом. Искале- ченное животное как раз изза своего дефекта стало несомненным лидером. Внутривидовая агрессия, разделяющая и отдаляющая сородичей, по своему действию противоположна стадному инстинкту, так что - само собой разуме- ется - сильная агрессивность и тесное объединение несовместимы. Однако не столь крайние проявления обоих механизмов поведения отнюдь не исклю- чают друг друга. И у многих видов, образующих большие скопления, от- дельные особи никогда не переступают определенного предела: между кажды- ми двумя животными всегда сохраняется какое-то постоянное пространство. Хорошим примером тому служат скворцы, которые рассаживаются на телеграф- ном проводе с правильными промежутками, словно жемчужины в ожерелье. Дистанция между каждыми двумя скворцами в точности соответствует их воз- можности достать друг друга клювом. Непосредственно после приземления скворцы размещаются случайным образом; но те, которые оказались слишком близко друг к другу, тотчас затевают драку, и она продолжается до тех пор, пока повсюду не установится предписанный интервал, очень удачно обозначенный Хедигером как индивидуальная дистанция. Пространство, ради- ус которого определен индивидуальной дистанцией, можно рассматривать как своего рода крошечную транспортабельную территорию, потому что поведен- ческие механизмы, обеспечивающие поддержание этого пространства, в прин- ципе ничем не отличаются от описанных выше, определяющих границы сосед- них владений. Бывают и настоящие территории - например, у олушей, гнез- дящихся колониями, - которые возникают в точности так же, как распреде- ляются сидячие места у скворцов: крошечное владение пары олушей имеет как раз такие размеры, что две соседние птицы, находясь каждая в центре своего участка (т.е. сидя на гнезде), только-только не достают друг друга кончиком клюва, когда обе вытянут шеи, как только могут. Итак, стайное объединение и внутривидовая агрессия не совсем исключа- ют друг друга, но мы упомянули об этом лишь для полноты общей картины. Вообще же для стайных животных типично отсутствие какой бы то ни было агрессивности, а вместе с тем и отсутствие индивидуальной дистанции. Сельдевые и карповые косяковые рыбы не только при беспокойстве, но и в покое держатся так плотно, что касаются друг друга; и у многих рыб, ко- торые во время нереста становятся территориальными и крайне агрессивны- ми, всякая агрессивность совершенно исчезает, как только эти животные, позаботившись о продолжении рода, снова собираются в стаи, как многие цихлиды, колюшка и другие. В большинстве случаев неагрессивное косяковое состояние рыб внешне проявляется в их особой окраске. У очень многих ви- дов птиц тоже господствует обычай - на время, не связанное с заботой о потомстве, вновь собираться в большие анонимные стаи, как это бывает у аистов и цапель, у ласточек и очень многих других певчих птиц, у которых супруги осенью и зимой не сохраняют никаких связей. Лишь у немногих видов птиц и в больших перелетных стаях супружеские пары - или, точнее, родители и дети - держатся вместе, как у лебедей, диких гусей и журавлей. Понятно, что громадное количество птиц и теснота в большинстве крупных птичьих стай затрудняют сохранение связей между отдельными особями, но большинство этих животных и не придает этому ни- какого значения. В том-то и дело, что форма такого объединения совершен- но анонимна; каждому отдельному существу общество каждого сородича так же мило, как и любого другого. Идея личной дружбы, которая так прекрасно выражена в народной песне, - У меня был друг-товарищ, лучше в мире не сыскать, - абсолютно неприложима в отношении такого стайного существа: каждый товарищ так же хорош, как и любой другой; хотя ты не найдешь ни- кого лучше, но и никого хуже тоже не найдешь, так что нет никакого смыс- ла цепляться за какого-то определенного члена стаи как за своего друга и товарища. Связи, соединяющие такую анонимную стаю, имеют совершенно иной харак- тер, нежели личная дружба, которая придает прочность и стабильность на- шему собственному сообществу. Однако можно было бы предположить, что личная дружба и любовь вполне могли бы развиться в недрах такого мирного объединения; эта мысль кажется особенно заманчивой, поскольку анонимная стая, безусловно, появилась в процессе эволюции гораздо раньше личных связей. Поэтому, чтобы избежать недоразумений, я хочу сразу предупредить о том, что анонимное стаеобразование и личная дружба исключают друг дру- га, потому что последняя - как это ни странно - всегда связана с агрес- сивным поведением. Мы не знаем ни одного живого существа, которое спо- собно на личную дружбу и при этом лишено агрессивности. Особенно впечат- ляющей является эта связь у тех животных, которые становятся агрессивны- ми лишь на период размножения, а в остальное время утрачивают агрессив- ность и образуют анонимные стаи. Если у таких существ вообще возникают личные узы - эти узы теряются вместе с утратой агрессивности. Именно поэтому распадаются супружеские пары у аистов, зябликов, цихлид и прочих, когда громадные анонимные стаи собираются для осенних странствий. 9. СООБЩЕСТВО БЕЗ ЛЮБВИ И в сердце вечный хлад Гете В конце предыдущей главы анонимная стая противопоставлена личным узам лишь для того, чтобы подчеркнуть, что эти два механизма социального по- ведения являются в корне взаимоисключающими; это вовсе не значит, что других механизмов не существует. У животных бывают и такие отношения между определенными особями, которые связывают их на долгое время, иног- да на всю жизнь, но при этом личные узы не возникают. Как у людей су- ществуют деловые партнеры, которым прекрасно вместе работается, но и в голову не придет вместе пойти на прогулку или вообще как-то быть вместе, помимо работы, - так и у многих видов животных существуют индивидуальные связи, которые возникают лишь косвенно, через общие интересы партнеров в каком-то общем предприятии, или - лучше сказать - которые в этом пред- приятии и заключаются. По опыту известно, что любителям очеловечивать животных бывает удивительно и неприятно слышать, что у очень многих птиц, в том числе и у живущих в пожизненном браке, самцы и самки со- вершенно не нуждаются друг в друге, они в самом буквальном смысле не обращают внимания друг на друга, если только им не приходится совместно заботиться о гнезде и птенцах. Крайний случай такой связи - индивидуальной, но не основанной на ин- дивидуальном узнавании и на любви партнеров - представляет то, что Хейн- рот назвал местным супружеством. Например, у зеленых ящериц самцы и самки занимают участки независимо друг от друга, и каждое животное обо- роняет свой участок исключительно от представителей своего пола. Самец ничего не предпринимает в ответ на вторжение самки; он и не может ничего предпринять, поскольку торможение, о котором мы говорили, не позволяет ему напасть на самку. В свою очередь, самка тоже не может напасть на самца, даже если тот молод и значительно уступает ей в размерах и в си- ле, поскольку ее удерживает глубокое врожденное почтение к регалиям му- жественности, как было описано ранее. Поэтому самцы и самки устанавлива- ют границы своих владений так же независимо, как это делают животные двух разных видов, которым совершенно не нужны внутривидовые дистанции между ними. Однако они принадлежат все же к одному виду и потому прояв- ляют одинаковые вкусы, когда им приходится занимать какую-то норку или подыскивать место для ее устройства. Но в пределах хорошо оборудованного вольера площадью более 40 квадратных метров - и даже в естественных ус- ловиях - ящерицы имеют в своем распоряжении далеко не беспредельное ко- личество привлекательных возможностей устроиться (пустот между камнями, земляных нор и т.п.). И потому - иначе попросту и быть не может - самец и самка, которых ничто друг от друга не отталкивает, поселяются в одной и той же квартире. Но кроме того, очень редко два возможных жилища ока- зываются в точности равноценными и одинаково привлекательными, так что мы совсем не удивились, когда в нашем вольере в самой удобной, обращен- ной к югу норке тотчас же обосновались самый сильный самец и самая сильная самка из всей нашей колонии ящериц. Животные, которые подобным образом оказываются в постоянном контакте, естественно, чаще спариваются друг с другом, чем с чужими партнерами, случайно попавшими в границы их владений; но это вовсе не значит, что здесь проявляется их индивиду- альное предпочтение к совладельцу жилища. Когда одного из локальных супругов ради эксперимента удаляли, то вскоре среди ящериц вольера проходил слух, что заманчивое имение самца - или соответственно самки - не занято. Это вело к новым яростным схваткам предендентов, и - что можно было предвидеть - как правило, уже на другой день следующие по силе самец или самка добывали себе это жилище вместе с половым партнером. Поразительно, но почти так же, как только что описанные ящерицы, ве- дут себя наши домашние аисты. Кто не слышал ужасно красивых историй, ко- торые рассказывают повсюду, где гнездятся аисты и бытуют охотничьи расс- казы?! Они всегда принимаются всерьез, и время от времени то в одной, то в другой газете появляется отчет о том, как аисты перед отлетом в Африку вершили суровый суд: карались все преступления аистов, входящих в стаю; и прежде всего все аистихи, запятнавшие себя супружеской изменой, были приговорены к смерти и безжалостно казнены. В действительности для аиста его супруга значит не так уж много; даже нет абсолютно никакой уверенно- сти, что он вообще узнал бы ее, встретив вдали от их общего гнезда. Пара аистов вовсе не связана той волшебной резиновой лентой, которая у гусей, журавлей, воронов или галок явно притягивает супругов тем сильнее, чем дальше друг от друга они находятся. Аист-самец и его дама почти никогда не летают вместе, на одинаковом расстоянии друг от друга, как это делают пары упомянутых и многих других видов, и в большой перелет они отправля- ются в совершенно разное время. Аист-самец всегда прилетает весной на родину гораздо раньше своей супруги - точнее, раньше самки из того же гнезда. Эрнст Шюц, будучи руководителем Росситенской орнитологической станции, сделал очень многозначительное наблюдение на аистах, гнездив- шихся у него на крыше. Заключалось оно в следующем. В тот год самец вер- нулся рано, и едва прошло два дня его пребывания дома - появилась чужая самка. Самец, стоя на гнезде, приветствовал чужую даму хлопаньем клюва, она тотчас опустилась к нему на гнездо и так же приветствовала в ответ. Самец без колебаний впустил ее и обращался с нею точь-в-точь, до мело- чей, так, как всегда обращаются самцы со своими долгожданными, вернувши- мися супругами. Профессор Шюц говорил мне, он бы поклялся, что появивша- яся птица и была долгожданной, родной супругой, если бы его не вразумило кольцо - вернее, его отсутствие - на ноге новой самки. Они вдвоем уже вовсю были заняты ремонтом гнезда, когда вдруг явилась старая самка. Между аистихами началась борьба за гнездо, - не на жизнь, а на смерть, - а самец следил за ними безо всякого интереса и даже не подумал принять чью-либо сторону. В конце концов новая самка улетела, побежденная законной супругой, а самец после смены жен продолжил свои занятия по устройству гнезда с того самого места, где его прервал поеди- нок соперниц. Он не проявил никаких признаков того, что вообще заметил эту двойную замену одной супруги на другую. Как это не похоже на легенду о суде! Если бы аист застал свою супругу на месте преступления с соседом на ближайшей крыше - он, по всей вероятности, просто не смог бы ее уз- нать. Точно так же, как у аистов, обстоит дело и у кваквы, но отнюдь не у всех цапель вообще. Отто Кених доказал, что среди них есть много видов, у которых супруги, без всяких сомнений, узнают друг друга персонально и даже вдали от гнезда держатся до какой-то степени вместе. Квакву я знаю достаточно хорошо. В течение многих лет я наблюдал за искусственно орга- низованной колонией свободных птиц этого вида, так что видел вблизи и до мельчайших подробностей, как у них образуются пары, как они строят гнез- да, как высиживают и выращивают птенцов. Когда супруги, составляющие па- ру, встречались на нейтральной территории, т.е. на некотором расстоянии от их общего гнездового участка, - ловили они рыбу в пруду или кормились на лугу, расположенном примерно в 100 метрах от дерева-гнездовья, - не было никаких, абсолютно никаких признаков того, что птицы знают друг друга. Они так же яростно отгоняли друг друга от хорошего рыбного места, так же яростно дрались из-за разбросанного мною корма, как любые кваквы, между которыми нет никаких отношений. Они никогда не летали вместе. Объединение птиц в более или менее крупную стаю, когда в густых вечерних сумерках кваквы улетали рыбачить на Дунай, носило характер типично ано- нимного сообщества. Так же анонимна и организация их гнездовья, которое коренным образом отличается от строго замкнутого круга друзей в колонии галок. Каждая кваква, готовая весной к продолжению рода, устраивает свое гнездо хоть не слишком близко, но возле гнезда другой. Создается впечат- ление, что птице нужна здоровая злость по отношению к враждебному со- седу, что без этого ей было бы труднее выполнять родительский долг. Наи- меньшие размеры гнездового участка определяются тем, как далеко достают клювы ближайших соседей при вытянутых шеях, т.е. точно так же, как у олушей или как при размещении скворцов на проводе. Таким образом, центры двух гнезд никогда не могут располагаться ближе, чем на расстоянии двой- ной досягаемости. У цапель шеи длинные, так что дистанция получается вполне приличной. Знают ли соседи друг друга - этого я с уверенностью сказать не могу. Однако я никогда не замечал, чтобы какая-нибудь кваква привыкла к приб- лижению определенного сородича, которому приходилось проходить мимо, по дороге к своему собственному гнезду. Казалось бы, после сотни повторений одного и того же события эта глупая скотина должна наконец сообразить, что ее сосед - испуганный, с прижатыми перьями, выражающими что угодно, но уж никак не воинственные намерения, - хочет только проскочить поско- рее. Но кваква никогда не научается понимать, что у соседа есть свое гнездо и потому он совершенно не опасен. Не понимает - и не делает ника- кой разницы между этим соседом и совершенно чужим пришельцем, замыслив- шим завоевание участка. Даже наблюдатель, не слишком склонный очеловечи- вать поведение животных, часто не может удержаться от злости на беспре- рывные резкие вопли и яростный стук клювов, которые то и дело раздаются в колонии кваквы, в любой час дня и ночи, круглые сутки. Казалось бы, можно легко обойтись без этой ненужной траты энергии, поскольку кваквы в принципе могут узнавать друг друга индивидуально. Совсем маленькие птен- цы одного выводка еще в гнезде знают друг друга, совершенно безошибочно и прямо-таки яростно нападают на подсаженного к ним чужого птенца, даже если он в точности того же возраста. Вылетев из гнезда, они тоже до- вольно долго держатся вместе, ищут друг у друга защиты и в случае напа- дения обороняются плотной фалангой. Тем более странно, что взрослая пти- ца, сидящая на гнезде, никогда не ведет себя так, как если бы она зна- ла, что ее соседка - сама вполне обеспеченная домовладелица, у которой наверняка нет никаких завоевательских намерений. Можно спросить, почему же все-таки кваква до сих пор не додумалась до открытия, лежащего на самой поверхности, и не использовала своей способности узнавать сородичей для избирательного привыкания к соседям, избавив себя тем самым от невероятного количества волнений и энергети- ческих затрат? Ответить на этот вопрос трудно, но по-видимому он и пос- тавлен неверно. В природе существует не только целесообразное для сохра- нения видов, но и все не настолько нецелесообразное, чтобы повредить су- ществованию вида. Чему не научилась кваква, - привыкать к соседу, о котором известно, что он не замышляет нападения, и за счет этого избегать ненужных прояв- лений агрессии, - в том значительно преуспела одна из рыб: одна из уже известной нам своими рыбьими рекордами группы цихлид. В североафриканс- ком оазисе Гафза живет маленький хаплохромис, о социальном поведении ко- торого мы узнали благодаря основательнейшим наблюдениям Росла Киршхофера в естественных условиях. Самцы строят там тесную колонию гнезд, лучше сказать - ямок для икры. Самки лишь выметывают икру в эти гнезда, а затем - как только самцы ее оплодотворят - забирают ее в рот и уплывают на другое место, на бога- тое растительностью мелководье возле берега, где они будут выращивать молодь. Крошечный участок каждого из самцов бывает почти целиком занят икря- ной ямкой, которую рыбка выгрызает ртом и выметает хвостовым плавником. Каждый самец каждую плывущую мимо самку старается приманить к своей ямке определенными Ритуализованными действиями ухаживания и так называемым указывающим плаванием. За этой деятельностью они проводят большую часть года; не исключено даже, что они постоянно пребывают на нерестилище. Нет и никаких оснований предполагать, что они часто меняют свои участки. Та- ким образом, каждый имеет достаточно времени, чтобы основательно позна- комиться со своими соседями; а уже давно установлено, что цихлиды вполне способны на это. Доктор Киршхофер не испугался чудовищной работы - выло- вить всех самцов такой колонии и индивидуально обозначить каждого из них. И тогда оказалось, что каждый самец, на самом деле, совершенно точ- но знает хозяев соседних участков и мирно сносит их присутствие рядом с собою, но тотчас же яростно нападает на каждого чужака, стоит лишь тому направиться, даже издали, в сторону его икряной ямки. что у млекопитающих - а именно у грызунов - тоже существуют ги- гантские семьи, которые ведут себя точно так же. Это важное открытие сделали почти одновременно и совершенно независимо друг от друга Ф. Штайнигер и И. Эйбл-Эйбесфельдт; один на серых крысах, а другой на домо- вых мышах. Эйбл, который в то время еще работал на биологической станции Вильхельминенберг у Отто Кенига, следовал здравому принципу жить в мак- симально близком контакте с изучаемыми животными; мышей, бегавших по его бараку, он не только не преследовал, но регулярно подкармливал и вел се- бя так спокойно и осторожно, что в конце концов совершенно приручил их и мог без помех наблюдать за ними в непосредственной близости. Однажды случилось так, что раскрылась большая клетка, в которой Эйбл держал це- лую партию крупных темных лабораторных мышей, довольно близких к диким. Как только эти животные отважились выбраться из клетки и забегали по комнате - местные дикие мыши тотчас напали на них, прямо-таки с беспри- мерной яростью, и лишь после тяжелой борьбы им удалось вернуться под на- дежную защиту прежней тюрьмы. Ее они обороняли успешно, хотя дикие домо- вые мыши пытались ворваться и туда. Штайнигер помещал серых крыс, пойманных в разных местах, в большом вольере, где животным были предоставлены совершенно естественные усло- вия. С самого начала отдельные животные, казалось, боялись друг друга. Нападать им не хотелось. Тем не менее иногда доходило до серьезной грызни, когда животные встречались случайно, особенно если двух из них гнали вдоль ограждения друг другу навстречу, так что они сталкивались на больших скоростях. По-настоящему агрессивными они стали только тогда, когда начали привыкать и делить территории. Одновременно началось и об- разование пар из незнакомых друг другу крыс, найденных в разных местах. Если одновременно возникало несколько пар, то следовавшие за этим схват- ки могли продолжаться очень долго; если же одна пара создавалась раньше, то тирания объединенных сил обоих супругов настоль со подавляла несчаст- ных соседей, что дальнейшее образование пар было парализовано. Одиночные крысы явно понижались в ранге, и отныне пара преследовала их беспрерывно. Даже в загоне площадью 64 квадратных метра такой паре было достаточно двухтрех недель, чтобы доконать всех остальных обитате- лей, т.е. 10-15 сильных взрослых крыс. Оба супруга победоносной пары были одинаково жестоки к побежденным сородичам, хотя было очевидно, что он предпочитает терзать самцов, а она - самок. Побежденные крысы почти не защищались, отчаянно пытались убе- жать и, доведенные до крайности, бросались туда, ще крысам удается найти спасение очень редко, - вверх. Вместо сильных, здоровых животных Штайни- гер неоднократно видел израненных, измученных крыс, которые средь бела дня, совершенно открыто, сидели высоко на кустах или на деревьях - явно заблудшие, чужие на участке. Ранения у них располагались в основном на задней части спины и на хвосте, где преследователь мог достать убегавше- го. Они редко умирали легкой смертью в результате внезапной глубокой ра- ны или сильной потери крови. Чаще смерть была результатом сепсиса, осо- бенно от тех укусов, которые повреждали брюшину. Но больше всего живот- ные погибали от общего истощения и нервного перенапряжения, которое при- водило к истощению надпочечников. Особенно действенный и коварный метод умерщвления сородичей Штайнигер наблюдал у некоторых самок, превратившихся в настоящих профессиональных убийц. Они медленно подкрадываются, - пишет он, - затем внезапно прыга- ют и наносят ничего не подозревающей жертве, которая, например, ест у кормушки, укус в шею сбоку, чрезвычайно часто задевающий сонную артерию. По большей части все это длится считаные секунды. Как правило, смер- тельно укушенное животное гибнет от внутренних кровоизлияний, которые обнаруживаются под кожей или в полостях тела. Наблюдая кровавые трагедии, приводящие в конце концов к тому, что ос- тавшаяся пара крыс завладевает всем вольером, трудно представить себе то сообщество, которое скоро, oчень скоро образуется из потомков победонос- ных убийц. Миролюбие, даже нежность, которые отличают отношение млекопи- тающих матерей к своим детям, у крыс свойственны не только отцам, но и дедушкам, а также всевозможным дядюшкам, тетушкам, двоюродным бабушкам и т.д. и т.д. - не знаю, до какой степени родства. Матери приносят все свои выводки в одно и то же гнездо, и вряд ли можно предположить, что каждая из них заботится только о собственных детях. Серьезных схваток внутри этой гигантской семьи не бывает никогда, даже если в ней насчиты- ваются десятки животных. Даже в волчьих стаях, члены которых так учтивы друг с другом, звери высшего ранга едят общую добычу первыми. В крысиной стае иерархии не существует. Стая сплоченно нападает на крупную добычу, и более сильные ее члены вносят больший вклад в победу. Но затем - я ци- тирую Штайнигера дословно - именно меньшие животные ведут себя наиболее свободно; большие добровольно подбирают объедки меньших. Так же и при размножении: во всех смыслах более резвые животные, выросшие лишь напо- ловину или на три четверти, опережают взрослых. Молодые имеют все права, и даже сильнейший из старых не оспаривает их. Внутри стаи не бывает серьезной борьбы; в крайнем случае - мелкие трения, которые разрешаются ударами передней лапки или наступанием зад- ней, но укусами никогда. Внутри стаи не существует индивидуальной дис- танции; напротив, крысы - по Хедигеру - контактные животные: они охот- но касаются друг друга. Церемония дружелюбной готовности к контакту сос- тоит в так называемом подползании, которое особенно часто наблюдается у молодых животных, в то время как более крупные чаще выражают свою симпа- тию к меньшим - наползанием. Интересно, что излишняя назойливость в та- ких проявлениях дружбы является наиболее частым поводом к безобидным ссорам внутри семьи. Если взрослому зверьку, занятому едой, молодой че- ресчур надоедает своим под - или наползанием, то первый обороняется: бьет второго передней лапкой или наступает на него задней. Ревность или жадность в еде почти никогда не бывают причиной подобных действий. Внутри стаи действует быстрая передача новостей на основе передачи настроений, а также - что важнее всего - сохранение однажды приобретен- ного опыта и передача его потомству. Если крысы находят новую, до тех пор не знакомую им еду, то - по наблюдениям Штайнигера - в большинстве случаев первый зверек, нашедший ее, решает, будет семья ее есть или нет. Стоит лишь нескольким животным из стаи наткнуться на приманку и не взять ее - ни один из членов стаи к ней больше не подойдет. Если же пер- вые не берут отравленную приманку, то они метят ее мочой или калом. Хотя поднимать кал наверх должно быть крайне неудобно, однако на высоко рас- положенной приманке часто можно обнаружить помет. Но что самое порази- тельное - знание опасности какой-то определенной приманки передается из поколения в поколение и надолго переживает ту особь, которая имела ка- кие-то неприятности, связанные с этой приманкой. Трудность по-настоящему успешной борьбы с серой крысой - наиболее успешным биологическим против- ником человека - состоит прежде всего в том, что крыса пользуется теми же методами, что и человек: традиционной передачей опыта и его распрост- ранением внутри тесно сплоченного сообщества. Серьезная грызня между крысами, принадлежащими к одной семье, проис- ходит лишь в одном-единственном случае, многозначительном и интересном во многих отношениях, а именно - когда присутствует чужая крыса, пробу- дившая внутривидовую, внутрисемейную агрессивность. То, что делают крысы, когда на их участок попадает член чужого крыси- ного клана - или подсаживается экспериментатором, - это одна из самых впечатляющих, ужасных и отвратительных вещей, какие можно наблюдать у животных. Чужая крыса может бегать с минуту или даже больше, не подозре- вая об ужасной судьбе, которая ее ожидает, и столь же долго местные мо- гут заниматься своими обычными делами, - до тех пор, пока наконец чужая не приблизится к одной из них настолько, что та учует чужую. Тогда она вздрагивает, как от электрического удара, и в одно мгнове- ние вся колония оказывается поднятой по тревоге посредством передачи настроения, которая у серых крыс осуществляется лишь выразительными дви- жениями, а у черных - еще и резким, сатанински-пронзительным криком, ко- торый подхватывают все члены стаи, услышавшие его. От возбуждения у них глаза вылезают из орбит, шерсть встает дыбом, - и крысы начинают охоту на крысу. Они приходят в такую ярость, что если две из них натыкаются друг на друга, то в первый момент обязательно с ожесточением кусаются. Они сражаются в течение трех-пяти секунд, - сообщает Штайнигер, - затем основательно обнюхивают друг друга, сильно вытянув шеи, и мирно расхо- дятся. В день травли чужой крысы все члены стаи относятся друг к другу раздраженно и недоверчиво. Очевидно, что члены крысиного клана узнают друг друга не персонально, как, скажем, галки, гуси или обезьяны, а по общему запаху, точно так же, как пчелы и другие общественные насекомые. Как и у этих насекомых, можно в эксперименте поставить на члена кры- синой стаи штамп ненавистного чужака, и наоборот - с помощью специальных мер придать чужой крысе запах стаи. Когда Эйбл брал животное из крысиной колонии и пересаживал его в другой вольер, то уже через несколько дней при возвращении в прежний загон стая встречала его как чужого. Если же вместе с крысой он брал из загона почву, хворост и т.д. и помещал все это на пустое и чистое стеклянное основание, так что изолированный зве- рек получал с собой приданое из таких вещей, которые позволяли ему сох- ранить на себе запах стаи, то такого зверька безоговорочно признавали членом стаи даже после отсутствия в течение недель. Поистине душераздирающей была участь одной черной крысы, которую Эйбл отсадил от стаи первым из описанных способов, а затем вернул в загон в моем присутствии. Этот зверек очевидно не забыл запах своей стаи, но не знал, что сам он пахнет по-другому. Поэтому, будучи перенесен в прежнее место, он чувствовал себя совершенно надежно, он был дома, так что сви- репые укусы его прежних друзей были для него совершенно неожиданны. Даже после нескольких серьезных ранений он все еще не пугался и не пытался отчаянно бежать, как это делают действительно чужие крысы после первой же встречи с нападающим членом местного клана. Спешу успокоить мягкосер- дечного читателя, сообщив ему, что в том случае мы не стали дожидаться печального конца, а посадили подопытного зверька в родной загон под за- щиту маленькой проволочной клетки и держали его там до тех пор, пока он не возобновил свой запах-паспорт и не был снова принят в стаю. Без такого сентиментального вмешательства жребий чужой крысы поистине ужасен. Самое лучшее, что с ней может произойти, - ее сразит насмерть шок безмерного ужаса; С. А. Барнетт наблюдал единичные случаи такого ро- да. Иначе же сородичи медленно растерзают ее. Редко можно так отчетливо видеть у животного отчаяние, панический страх - и в то же время знание неотвратимости ужасной смерти, как у такой крысы, готовой к тому, что крысы ее казнят: она больше не защищается! Невольно напрашивается срав- нение такого поведения с другим - когда она встречает угрозу со стороны крупного хищника, загнавшего ее в угол, и у нее не больше шансов спас- тись от него, чем от крыс чужой стаи. Однако подавляюще превосходящему врагу она противопоставляет смертельно-мужественную самозащиту, лучшую из всех оборон, какие бывают на свете, - атаку. Кому в лицо когда-нибудь бросалась, с пронзительным боевым кличем своего вида, загнанная в угол серая крыса - тот поймет, что я имею в виду. Для чего же нужна эта партийная ненависть между стаями крыс? Какая задача сохранения вида породила такое поведение? Так вот, самое ужасное - и для нас, людей, в высшей степени тревожное - состоит в том, что эти добрые, старые дарвинистские рассуждения применимы только там, где су- ществует какая-то внешняя, из окружающих условий исходящая причина, ко- торая и производит такой выбор. Только в этом случае отбор вызывается приспособлением. Однако там, где отбор производится соперничеством соро- дичей самим по себе, - там существует, как мы уже знаем, огромная опас- ность, что сородичи в слепой конкуренции загонят друг друга в самые тем- ные тупики эволюции. Ранее мы познакомились с двумя примерами таких лож- ных путей развития; это были крылья аргус-фазана и темп работы в запад- ной цивилизации. Таким образом, вполне вероятно, что партийная ненависть между стаями, царящая у крыс, - это на самом деле лишь изобретение дьявола, совершенно ненужное виду. С другой стороны, нельзя исключить и того, что действовали - и сейчас действуют - какие-то еще неизвестные факторы внешнего мира. Но одно мы можем утверждать наверняка: борьба между стаями не выполняет тех видо- сохраняющих функций внутривидовой агрессии, о которых мы уже знаем и о необходимости которых мы говорили в 3-й главе. Эта борьба не служит ни пространственному распределению, ни отбору сильнейших защитников семьи, - ими, как мы видели, редко бывают отцы потомства, - ни какой-либо дру- гой из перечисленных в 3-й главе функций. Кроме того, вполне понятно, что постоянное состояние войны, в котором находятся все соседние семьи крыс, должно оказывать очень сильное селекционное давление в сторону все возрастающей боеготовности и что стая, которая хоть самую малость отста- нет в этом от своих соседей, будет очень быстро истреблена. Возможно, что естественный отбор назначил премию максимально многочисленной семье. Поскольку ее члены, безусловно, помогают друг другу в борьбе с чужими, - небольшая стая наверняка проигрывает более крупной. Штайнигер обнаружил на маленьком острове Нордероог в Северном море, что несколько крысиных стай поделили землю, оставив между собой полосы ничьей земли, no rat's land, шириной примерно в 50 метров, в пределах которых идет постоянная война. Так как фронт обороны для малочисленной популяции бывает более растянутым, нежели для более крупной, то первая оказывается в невыгодном положении. Напрашивается мысль, что на каждом таком островке будет оста- ваться все меньше и меньше крысиных популяций, а выжившие будут стано- виться все многочисленнее и кровожаднее, так как Премия Отбора назначена за усиление партийной злобы. Про исследователя, который всегда помнит об угрозе гибели человечества, можно сказать в точности то же, что говорит в погребке Ауэрбаха Альтмайер о Зибеле: В несчастье тих и кроток он: сравнил себя с распухшей крысой (!) - и полным сходством поражен.