11. СОЮЗ Мой страх пропал - плечо к плечу с тобой Я брошу вызов моему столетью. Шиллер В тех различных типах социальной организации, которые я описал в пре- дыдущих главах, связи между отдельными существами совершенно не носят личного характера. Почти любая особь равноценно заменяет другую как эле- мент над-индивидуального сообщества. Первый проблеск личных отношений мы видели у оседлых самцов хаплохромисов из Гафзы, которые заключают с со- седями пакт о ненападении и бывают агрессивны только с чужими. Однако при этом проявляется лишь пассивная терпимость по отношению к хорошо знакомому соседу. Еще не действует никакая притягательная сила, которая побуждала бы следовать за партнером, если он поплыл куда-то, или ради него оставаться на месте, если он остается, или же активно искать его, если он исчез. Однако именно такое поведение характеризует ту объективно определимую личную связь, которая является предметом данной главы и которую я буду в дальнейшем называть союзом или узами. Совокупность существ, связанную этими узами, можно обозначить термином группа. Таким образом, группа оп- ределяется тем, что она - как и анонимная стая - объединяется реакциями, которые вызывают друг у друга ее члены; однако, в отличие от безличных сообществ, групповые объединяющие реакции тесно связаны с индивиду- альностью членов группы. Как и пакт о взаимной терпимости у хаплохромисов Гафзы, настоящее группообразование имеет предпосылкой способность отдельных животных из- бирательно реагировать на индивидуальность других членов группы. У хап- лохромиса, который на одном и том же месте, на своей гнездовой ямке, по-разному реагирует на соседей и на чужих, - в процесс этого специ- ального привыкания вовлечен целый ряд побочных обстоятельств. Это еще вопрос, как он стал бы обходиться с привычным соседом, если бы оба вдруг оказатак, первоначально партнер должен появляться привычным путем, с привычной стороны, освещение должно быть таким же, как всегда, и т.д. и т.д., - в противном случае каждая рыба воспринимает другую как вызываю- щего агрессию пришельца. В это время пересадка в другой аквариум может совершенно разрушить пару. С упрочением знакомства связь партнеров ста- новится все более независимой от фона, на котором она развивается; этот процесс выделения главного хорошо известен гештальт-психологам и иссле- дователям условного рефлекса. В конце концов связь между партнерами ста- новится настолько независимой от побочных условий, что можно пересажи- вать пары, даже транспортировать их на значительное расстояние, и их узы не рвутся. В крайнем случае при этом старые пары реградируют к ранней стадии, т.е. у них снова начинаются церемонии ухаживания и примирения, которые у супругов, долго состоящих в браке, давно уже исчезли из пов- седневной рутины. Если образование пары происходит без помех, то у самца постепенно все больше и больше выходит на передний план сексуальное поведение. Оно мо- жет быть примешано уже к самым первым, вполне серьезным нападениям на самку; теперь же сексуальные проявления начинают преобладать в смысле частоты и интенсивности, но при этом выразительные движения агрессии не исчезают. Что исчезает очень быстро - это готовность самки к бегству, ее по- корность. Выразительные движения страха - или, точнее, готовности к бегству - с укреплением пары исчезают у самки все больше и больше; за- частую это происходит настолько быстро, что при первых своих наблюдениях над цихлидами я вообще не заметил этих движений и целый год был уверен, что у этих рыб не существует иерархических отношений между супругами. Мы уже знаем, какую роль в действительности играет иерархия при взаимном узнавании полов. Она латентно сохраняется и тогда, когда самка оконча- тельно прекращает выполнение своих жестов покорности перед супругом. Лишь в редких случаях, если старая пара вдруг рассорится, - самка вспо- минает эти жесты. Поначалу пугливая и покорная самка своим страхом лишает самца возмож- ности проявить какое бы то ни было торможение агрессивного поведения. Внезапно ее застенчивость проходит, и она дерзко и заносчиво появляется прямо посреди владений своего супруга - с расправленными плавниками, в самой внушительной позе и в роскошном наряде, который у этих видов почти не отличается от наряда самца. Как и следовало ожидать, самец приходит в ярость, ибо ситуация, преподнесенная ему красующейся супругой, неизбежно несет в себе ключевой раздражитель, включающий боевое поведение, уже из- вестный нам из анализа стимулов. Итак, самец бросается на свою даму, то- же принимает позу угрозы развернутым боком, и какую-то долю секунды ка- жется, что он ее вот-вот уничтожит, - и тут происходит то, что побудило меня писать эту книгу. Самец, угрожая самке, задерживается лишь на долю секунды или не задерживается вовсе: он не может ждать, он слишком воз- бужден, так что практически сразу начинает яростную атаку... Но не на свою самку, а - на волосок от нее, мимо - на какого-нибудь другого соро- дича\ В естественных условиях этим другим оказывается, как правило, бли- жайший сосед. Это - классический пример явления, которое мы с Тинбергеном называем переориентированным действием. Оно определяется тем, что некоторое действие вызывается каким-то од- ним объектом, но на этот объект испускает и тормозящие стимулы, - и по- тому оно направляется на другой объект, как будто он и был причиной дан- ного действия. Так, например, человек, рассердившийся на другого, скорее ударит кулаком по столу, чем того по лицу, - как раз потому, что такое действие тормозится определенными запретами, а ярость требует выхода, как лава в вулкане. Большинство известных случаев переориентированного действия относится к агрессивному поведению, которое провоцируется ка- ким-то объектом, одновременно вызывающим страх. На этом специфическом случае, который он назвал реакцией велосипедиста, Б. Гржимек впервые распознал и описал сам принцип переориентирования. В качестве велосипе- диста здесь годится любой, кто гнет спину кверху и давит ногами книзу. Особенно отчетливо проявляется механизм такого поведения в тех случаях, когда животное нападает на предмет своей ярости с некоторого расстояния; затем, приблизившись, замечает, насколько тот страшен; и тогда - пос- кольку оно не может затормозить уже заведенную машину нападения - изли- вает свою ярость на какое-нибудь безобидное существо, случайно оказавше- еся рядом. Разумеется, существует бесчисленное множество других форм переориен- тированного действия; они могут возникать в результате самых различных сочетаний соперничающих побуждений. Особый случай с самцом цихлиды важен для нашей темы потому, что аналогичные явления играют решающую роль в семейной и общественной жизни очень многих высших животных и человека. Очевидно, в царстве позвоночных неоднократно и независимо делалось отк- рытие, что агрессия, вызываемая партнером, может быть не только подав- лена, но и использована для борьбы с враждебными соседями. Предотвращение нежелательной агрессии, вызываемой партнером, и ее ка- нализация в желательном направлении - на соседа по участку - в наблюдав- шемся и драматично описанном случае с самцом цихлиды, конечно же, не яв- ляется таким изобретением данного критического момента, которое животное может сделать, а может и не сделать. Напротив - оно давным-давно ритуа- лизовано и превратилось в неотъемлемый инстинктивный атрибут данного ви- да. Все, что мы узнали в 5-й главе о процессе ритуализации, служит преж- де всего пониманию факта, что из переориентированного действия может возникнуть жесткий ритуал, а вместе с ним и автономная потребность, са- мостоятельный мотив поступков. В далекой древности, ориентировочно в конце мелового периода (миллион лет туда-сюда здесь никакой роли не играет!), однажды, должна была прои- зойти в точности такая же история, как с индейскими вождями и трубкой в 5-й главе, иначе никакой ритуал не мог бы возникнуть. Ведь один из двух великих конструкторов эволюции - Отбор, - чтобы иметь возможность вме- шаться, всегда нуждается в какой-то случайно возникшей точке опоры, и эту опору предоставляет ему его слепой, но прилежный коллега - Изменчи- вость. Как многие телесные признаки или инстинктивные действия, так и ритуа- лизованные церемонии в процессе индивидуального развития животного, в онтогенезе, проходят, в общих чертах, тот же путь, какой они прошли в ходе эволюционного становления. Строго говоря, в онтогенезе повторяется не весь ряд древних форм, а только ряд данного онтогенеза - как справед- ливо отметил уже Карл-Эрнст фон Байер, - но для наших целей достаточно и более упрощенное представление. Итак, ритуал, возникший из переориента- ции нападения, в своем первом проявлении значительно больше похож на не- ритуализованный образец, нежели впоследствии, в своем окончательном раз- витии. Поэтому у самца цихлиды, только вступающего в брачную жизнь, мож- но отчетливо увидеть - особенно если интенсивность всей реакции не слиш- ком велика, - что он, пожалуй, весьма охотно нанес бы своей юной супруге сильный удар, но в самый последний момент какое-то другое побуждение ме- шает ему, и тогда он предпочитает разрядить свою ярость на соседа. В полностью развитой церемонии символ отошел от символизируемого значи- тельно дальше, так что ее происхождение маскируется не только теат- ральностью всего действия, но и тем обстоятельством, что оно с очевид- ностью выполняется ради него самого. При этом функция и символика цере- монии гораздо заметнее, нежели ее происхождение. Необходим тщательный анализ, чтобы разобраться в том, сколько же от первоначальных конфликт- ных побуждений еще содержится в церемонии в данном конкретном случае. Когда мы с моим другом Альфредом Зейтцем четверть века назад впервые разглядели описанный здесь ритуал, то функции церемоний смены и при- ветствия у цихлид стали нам совершенно ясны очень скоро; но еще долго мы не могли распознать их эволюционного происхождения. Что нам, правда, сразу же бросилось в глаза - на первом же, в то вре- мя изученном лучше других виде африканских рыбок-самоцветов - это большое сходство жестов угрозы и приветствия. Мы быстро научились раз- личать их и правильно предсказывать, поведет ли данное действие к схват- ке или к образованию пары; но, к досаде своей, долго не могли обнару- жить, какие же именно признаки служили нам основой для этого. Только когда мы внимательно проанализировали постепенные переходы, путем которых самец меняет серьезные угрозы невес- те на церемонию приветствия, - нам стала ясна разница: при угрозе рыбка затормаживает до полной остановки прямо перед той, которой угрожает, особенно если она настолько возбуждена, что обходится даже без удара хвостом, не говоря уж о развернутом боке. При церемонии приветствия или смены, напротив, она целит не в партнера, а подчеркнуто плывет мимо него и при этом, проплывая мимо, адресует ему угрозу развернутым боком и удар хвостом. Направление, в котором самец предлагает свою церемонию, тоже подчеркнуто отличается от того, в каком начиналось бы движение атаки. Если же перед церемонией он неподвижно стоял в воде неподалеку от супруги, то он всеща начинает решительно плыть вперед до того как выпол- няет угрозу развернутым боком и бьет хвостом. Таким образом очень отчет- ливо, почти непосредственно символизируется, что супруга как раз не является объектом его нападения, что этот объект надо искать где-то дальше, в том направлении, куда он плыл. Так называемое изменение функции - это средство, которым часто пользуются оба Великих Конструктора, чтобы поставить на службу новым це- лям устаревший в ходе эволюции неликвидный фонд. Со смелой фантазией они - возьмем лишь несколько примеров - из водопроводящей жаберной щели сде- лали слуховой проход, заполненный воздухом и проводящий звуковые волны; из двух костей челюстного сустава - слуховые косточки; из теменного гла- за - железу внутренней секреции (шишковидную железу); из передней лапы рептилии - крыло птицы и т.д. и т.д. Однако все эти переделки выглядят весьма скромно по сравнению с гени- альным маленьким шедевром: из поведенческого акта, который не только первоначально мотивировался, но и в нынешней своей форме мотивируется внутривидовой агрессией - по крайней мере частично, - простым способом ритуально зафиксированного переориентирования получилось умиротворяющее действие. Это не больше и не меньше как обращение отталкивающего действия агрессии в его противоположность. Как мы видели в главе о риту- ализации, обособившаяся церемония превращается в вожделенную самоцель, в потребность, как и любое другое инстинктивное действие; а вместе с тем она превращается и в прочные узы, соединяющие одного партнера с другим. Церемония умиротворения такого рода по самой своей сути такова, что каж- дый из товарищей по союзу может выполнять ее лишь со вторым - и ни с кем больше из собратьев по виду. Только представьте себе, какая почти неразрешимая задача решена здесь самым простым, самым полным и самым изящным образом! Двух животных, ко- торые своей внешней формой, расцветкой и поведением неизбежно действуют друг на друга, как красная тряпка на быка (это, впрочем, только в пого- ворке), нужно привести к тому, чтобы они мирно ужились в тесном прост- ранстве, на гнезде, т.е. как раз на том месте, которое оба считают цент- ром своих владений и в котором их внутривидовая агрессивность достигает наивысшего уровня. И эта задача, сама по себе трудная, дополнительно затрудняется тем обстоятельством, что внутривидовая агрессивность каждо- го из супругов не имеет права уменьшиться: мы уже знаем из 3-ей главы, что за малейшее ослабление боеготовности по отношению к соседу собствен- ного вида тотчас же приходится расплачиваться потерей территории, а зна- чит и потерей источника питания для будущего потомства. При таких обсто- ятельствах вид не может себе позволить ради запрета схваток между суп- ругами обратиться к таким церемониям умиротворения, которые имеют своей предпосылкой - как жесты покорности или инфантильное поведение - сниже- ние агрессивности. Ритуализованное переориентирование не только избавля- ет от этих нежелательных последствий, но и более того - использует неиз- бежно исходящие от супруга ключевые раздражения, вызывающие агрессив- ность, чтобы обратить партнера против соседа. По-моему, этот механизм поведения поистине гениален, и вдобавок гораздо более благороден, чем аналогичное - с обратным знаком - поведение человека, который возвраща- ется вечером домой, преисполненный внутренней ярости от общения с люби- мыми соседями или с начальством и разряжает всю свою нервозность и раздражение на бедную жену. Любое особенно удачное конструктивное решение обычно обнаруживается на великом Древе Жизни неоднократно, совершенно независимо на разных его сучьях и ветвях. Крыло изобрели насекомые, рыбы, птицы и летучие мыши; обтекаемую форму - каракатицы, рыбы, ихтиозавры и киты. Потому нас не слишком удивляет, что предотвращающие борьбу механизмы поведения, осно- ванные на ритуализованном переориентировании атаки, аналогичным образом возникают у очень многих разных животных. Существует, например, изумительная церемония умиротворения - все зна- ют ее как танец журавлей, - которая, с тех пор как мы научились пони- мать символику ее движений, прямо-таки напрашивается в перевод на чело- веческий язык. Птица высоко и угрожающе вытягивается перед другой и раз- ворачивает мощные крылья, клюв нацелен на партнера, глаза устремлены прямо на него... Это картина серьезной угрозы - и на самом деле, до сих пор мимика умиротворения совершенно аналогична подготовке к нападению. Но в следую- щий момент птица направляет эту угрожающую демонстрацию в сторону от партнера, причем выполняет разворот точно на 180 градусов, и теперь - все так же, с распростертыми крыльями - подставляет партнеру свой безза- щитный затылок, который, как известно, у серого журавля и у многих дру- гих видов украшен изумительно красивой рубиново-красной шапочкой. На се- кунду танцующий журавль подчеркнуто застывает в этой позе - и тем са- мым в понятной символике выражает, что его угроза направлена не против партнера, а совсем наоборот, как раз прочь от него, против враждебного внешнего мира; и в этом уже слышится мотив защиты прута. Затем журавль вновь поворачивается к другу и повторяет перед ним демонстрацию своего величия и мощи, потом снова отворачивается и теперь - что еще более зна- менательно - делает ложный выпад против какого-нибудь эрзац-объекта; лучше всего, если рядом стоит посторонний журавль, но это может быть и безобидный гусь или даже, если нет никого, палочка или камушек, которые в этом случае подхватываются клювом и три-четыре раза подбрасываются в воздух. Все вместе взятое ясно говорит: Я могуч и ужасен - но я не про- тив тебя, а против вон того, того и того. Быть может, менее сценичной в своем языке жестов, но еще более мно- гозначительной является церемония умиротворения у уток и гусей, которую Оскар Хейнрот описал как триумфальный крик. Важность этого ритуала для нас состоит, прежде всего, в том, что у разных представителей упомянутых птиц он достиг очень разной степени сложности и завершенности; а эта последовательность постепенных переходов дает нам хорошую картину того, как здесь - в ходе эволюции - из отводящих ярость жестов смущения полу- чились узы, проявляющие какое-то таинственное родство с другими, с теми, что объединяют людей и кажутся нам самыми прекрасными и самыми прочными на нашей Земле. В своей примитивнейшей форме, какую мы видим, к примеру, в так назы- ваемой рэбрэб-болтовне у кряквы, угроза очень мало отличается от при- ветствия. По крайней мере мне самому незначительная разница в ориенти- ровании рэбрэб-кряканья - при угрозе в одном случае, и приветствии в другом - стала ясна лишь после того, как я научился понимать принцип пе- реориентированной церемонии умиротворения в ходе внимательного изучения цихлид и гусей, у которых его легче распознать. Утки стоят друг против друга, с клювами, поднятыми чуть выше горизонтали, и очень быстро и взволнованно произносят двухслоговый сигнал голосовой связи, который у селезня обычно звучит как рэб-рэб; утка произносит несколько более в нос, что-то вроде квэнг-квэнг. Но у этих уток не только социальное торможение атаки, а и страх перед партнером тоже может вызвать отклоне- ние угрозы от направления на ее цель; так что два селезня часто стоят, всерьез угрожая друг другу, - крякая, с поднятым клювом, - но при этом не направляют клювы друг на друга. Если они все-таки это сделают, то в следующий момент начнут настоящую драку и вцепятся друг другу в оперение на груди. Однако обычно они це- лятся чуть-чуть мимо, даже при самой враждебной встрече. Если же селезень болтает со своей уткой, - и уж тем более если от- вечает этой церемонией на натравливание своей будущей невесты, - то очень отчетливо видно, как что-то тем сильнее отворачивает его клюв от утки, за которой он ухаживает, чем больше он возбужден в своем ухажива- нии. В крайнем случае это может привести к тому, что он, все чаще и чаще крякая, поворачивается к самке затылком. По форме это в точности соот- ветствует церемонии умиротворения у чаек, описанной ранее, хотя нет ни- каких сомнений, что та церемония возникла именно так, как изложено там, а не за счет переориентирования. Это - предостережение против опрометчи- вых уподоблений! Из только что описанного отворачивания головы селезня - в ходе дальнейшей ритуализации - у великого множества уток развились свои жесты, подставляющие затылок, которые играют большую роль при уха- живании у кряквы, чирка, шилохвости и других настоящих уток, а также и у гаг. Супружеская пара кряквы с особым увлечением празднует церемонию рэбрэб-болтовни в тех случаях, когда они теряли друг друга и снова нашли после долгой разлуки. В точности то же самое относится и к жестам умиротворения с демонстрацией развернутого бока и хвостовыми ударами, которые мы уже знаем у супругов-цихлид. Как раз потому, что все это так часто происходит при воссоединении разлученных перед тем партнеров, пер- вые наблюдатели зачастую воспринимали такие действия как приветствие. Хотя такое толкование отнюдь не неправильно для определенных, очень специализированных церемоний этого рода, большая частота и интенсивность жестов умиротворения именно в подобных ситуациях наверняка имеет изна- чально другое объяснение: притупление всех агрессивных реакций за счет привычки к партнеру частично проходит уже при кратком перерыве той ситу- ации, которая обусловила возникновение такой привычки. Очень впечатляю- щие примеры тому получаются, когда приходится изолировать ради какой-ли- бо цели - хотя бы всего на один час - животное из стаи вместе выросших, очень друг к другу привыкших и потому более или менее сносно уживающихся друг с другом молодых петухов, цихлид, бойцовых рыбок, малабарских дроз- дов или других, столь же агрессивных видов. Если после того попытаться вернуть животное к его прежним товарищам, то агрессия начинает бурлить, как перегретая вода при задержке кипения, от малейшего толчка. Как мы уже знаем, действие привычки могут нарушить и другие, даже ма- лейшие изменения общей ситуации. Моя старая пара малабарских дроздов ле- том 1961 года терпела своего сына из первого выводка, находившегося в клетке в той же комнате, что и их скворечник, гораздо дольше того срока, когда эти птицы обычно выгоняют повзрослевших детей из своих владений. Однако если я переставлял его клетку со стола на книжную полку - родите- ли начинали нападать на сына столь интенсивно, что даже забывали выле- тать на волю, чтобы принести корм маленьким птенцам, появившимся к этому времени. Такое внезапное обрушение запретов агрессии, построенных на привычке, представляет собой очевидную опасность, угрожающую связям меж- ду партнерами каждый раз, когда пара разлучается даже на короткий срок. Так же очевидно, что подчеркнутая церемония умиротворения, которая каж- дый раз наблюдается при воссоединении пары, служит не для чего иного, как для предотвращения этой опасности. С таким предположением согласует- ся и то, что приветствие бывает тем возбужденнее и интенсивнее, чем продолжительнее была разлука. Наш человеческий смех, вероятно, тоже в своей первоначальной форме был церемонией умиротворения или приветствия. Улыбка и смех, несомненно, соответствуют различным степеням интенсивности одного и того же поведен- ческого акта, т.е. они проявляются при различных порогах специфического возбуждения, качественно одного и того же. У наших ближайших родственни- ков - у шимпанзе и гориллы - нет, к сожалению, приветственной мимики, которая по форме и функции соответствовала бы смеху. Зато есть у многих макак, которые в качестве жеста умиротворения скалят зубы - и время от времени, чмокая губами, крутят головой из стороны в сторону, сильно при- жимая уши. Примечательно, что некоторые люди на Дальнем Востоке, при- ветствуя улыбкой, делают то же самое точно таким же образом. Но самое интересное - при интенсивной улыбке они держат голову так, что лицо об- ращено не прямо к тому, кого приветствуют, а чуть-чуть в сторону, мимо него. С точки зрения функциональности ритуала совершенно безразлично, какая часть его формы заложена в генах, а какая закреплена культурной традицией учтивости. Во всяком случае, заманчиво считать приветственную улыбку церемонией умиротворения, возникшей - подобно триумфальному крику гусей - путем ри- туализации переориентированной угрозы. При взгляде на обращенный мимо собеседника дружелюбный оскал учтивого японца появляется искушение пред- положить, что это именно так. За такое предположение говорит и то, что при очень интенсивном, даже пылком приветствии двух друзей их улыбки внезапно переходят в громкий смех, который каждому из них кажется слишком не соответствующим его чувствам, когда при встрече после долгой разлуки он неожиданно прорыва- ется откуда-то из вегетативных глубин. Объективный наблюдатель просто обязан уподобить поведение таких людей гусиному триумфальному крику. Во многих отношениях аналогичны и ситуации, вызывающие смех. Если несколько простодушных людей, - скажем, маленьких детей, - вместе высме- ивают кого-то другого или других, не принадлежащих к их группе, то в этой реакции, как и в других переориентированных жестах умиротворения, содержится изрядная доля агрессии, направленной наружу, на не-чле- на-группы. И смех, который обычно очень трудно понять, - возникающий при внезапной разрядке какой-либо конфликтной ситуации, - тоже имеет анало- гии в жестах умиротворения и приветствия многих животных. Собаки, гуси и, вероятно, многие другие животные разражаются бурными приветствиями, когда внезапно разряжается мучительная ситуация конфликта. Понаблюдав за собой, я могу с уверенностью утверждать, что общий смех не только действует как чрезвычайно сильное средство отведения агрессии, но и дос- тавляет ощутимое чувство социального единения. Исходной, а во многих случаях даже главной функцией всех только что упомянутых ритуалов может быть простое предотвращение борьбы. Однако да- же на сравнительно низкой ступени развития - как показывает, например, рэбрэб-болтовня у кряквы - эти ритуалы уже достаточно автономны для того, чтобы превращаться в самоцель. Когда селезень кряквы, непрерывно издавая свой протяжный однослоговый призыв, - рэээээб... , рэээээб... , - ищет свою подругу, и когда, найдя ее наконец, впадает в подлинный экстаз рэбрэб-болтовни, с задиранием клюва и подставлением затылка, - трудно удержаться от субъективизации и не подумать, что он ужасно раду- ется, обретя ее, и что его напряженные поиски были в значительной мере мотивированы стремлением к церемонии приветствия. При более высокоритуа- лизованных формах собственно триумфального крика, какие мы находим у пе- ганок и тем паче у настоящих гусей, это впечатление значительно усилива- ется, так что слово приветствие уже не хочется брать в кавычки. Вероятно, у всех настоящих уток, а также и у пеганки, которая больше всех прочих родственных видов похожа на них в отношении триумфального крика, - точнее, рэбрэб-болтовни, - эта церемония имеет и вторую функ- цию, при которой только самец выполняет церемонию умиротворения, в то время как самка натравливает его, как описано выше. Тонкий мотивационный анализ говорит нам, что здесь самец, направляющий свои угрожающие жесты в сторону соседнего самца своего вида, в глубине души агрессивен и по отношению к собственной самке, в то время как она на самом деле агрес- сивна только по отношению к тому чужаку и ничего не имеет против своего супруга. Этот ритуал, скомбинированный из переориентированной угрозы самца и из натравливания самки, в функциональном смысле совершенно ана- логичен триумфальному крику гусей, при котором каждый из партнеров угро- жает мимо другого. В особенно красивую церемонию он развился - наверняка независимо - у европейской связи и у пеганки. Интересно, что у чилийской связи, напротив, возникла столь же высокоспециализированная церемония, подобная триумфальному крику, при которой переориентированную угрозу вы- полняют оба супруга, как настоящие гуси и большинство крупных пеганок. Самка чилийской связи носит мужской наряд, с головкой переливчатой зелени и яркой красно-коричневой грудкой; это единственный случай у нас- тоящих уток. У огарей, египетских гусей и многих родственных видов самка выполняет такие же действия натравливания, но самец чаще реагирует на это не риту- ализованной угрозой мимо своей самки, а настоящим нападением на указан- ного супругой враждебного соседа. Вот когда тот побежден, - или, по крайней мере, схватка не закончилась сокрушительным поражением пары, - лишь тогда начинается несмолкающий триумфальный крик. У многих видов - андский гусь, оринокский гусь и др. - этот крик не только слагается в очень занятную музыкальную картину из-за разного звучания голосов самца и самки, но и превращается в забавнейшее представление из-за чрезвычайно утрированных жестов. Мой фильм с парой андских гусей, одержавших впечат- ляющую победу над любимым моим другом Нико Тинбергеном, - это настоящая комедия. Началось с того, что самка натравила своего супруга на знамени- того этолога коротким ложным выпадом в его сторону; гусак завелся не сразу, но постепенно пришел в такую ярость и бил ороговелым сгибом крыла так свирепо, что под конец Нико удирал весьма убедительно. Его ноги и руки, которыми он отбивался от гусака, были избиты и исклеваны в сплош- ной синяк. Когда враг-человек исчез, началась бесконечная триумфальная церемония, изобиловавшая слишком человеческими выражениями эмоций и по- тому действительно очень смешная. Еще больше, чем у других видов пеганок, самка египетского гуся нат- равливает своего самца на всех сородичей, до каких только можно доб- раться, - а если таких нет, то, увы, и на птиц других видов; к великому огорчению владельцев зоопарков, которым приходится лишать этих красавцев возможности летать и попарно изолировать их. Самка египетского гуся сле- дит за всеми схватками своего супруга с интересом профессионального ре- фери, но никогда не помогает ему, как иногда делают серые гусыни и всег- да - самки цихлид. Более того - она всегда готова с развернутыми знаме- нами перейти к победителю, если ее супругу придется потерпеть поражение. Такое поведение должно значительно влиять на половой отбор, поскольку здесь Премия Отбора назначается за максимальную боеспособность и боего- товность самца. И это снова наталкивает на мысль, которая уже занимала нас в конце 3-й главы. Может быть, даже весьма вероятно, что эта драчли- вость египетских гусей, которая кажется наблюдателю прямо-таки сумасшед- шей, является следствием внутривидового отбора и вообще не так уж важна для сохранения вида. Такая возможность должна нас беспокоить, потому что - как мы увидим в дальнейшем - подобные соображения касаются и эволюци- онного развития инстинкта агрессии у человека. Кстати, египетский гусь принадлежит к тем немногим видам, у которых тирумфальный крик в его функции церемонии умиротворения может не срабо- тать. Если две пары разделить прозрачной, но непреодолимой сеткой, то они ярятся друг на друга через нее, все больше входят в раж, - и не так уж редко бывает, что вдруг, как по команде, супруги каждой пары обраща- ются друг к другу и затевают свирепую драку. Почти наверняка того же можно добиться и в том случае, если посадить в загон к паре мальчика для битья того же вида, а затем, когда избиение будет в разгаре, по возможности незаметно убрать его. Тут пара поначалу впадает в подлинный экстаз триумфального крика, ко- торый становится все более и более буйным, все меньше отличается от не- ритуализованной угрозы, - а затем, вдруг, влюбленные супруги хватают друг друга за шиворот и молотят по всем правилам, что обычно заканчива- ется победой самца, поскольку он заметно крупнее и сильнее самки. Но я никогда не слышал, чтобы накопление нерастраченной агрессии из-за долго- го отсутствия злого соседа привело у них к убийству супруга, как это бывает у некоторых цихлид. Тем не менее, и у египетских гусей, и у видов Тааогпа наибольшее зна- чение триумфальный крик имеет в функции громоотвода. Он нужен прежде всего там, где надвигается гроза, т.е. и внутреннее состояние животных, и внешняя ситуация вызывают внутривидовую агрессию. Хотя триумфальный крик, особенно у нашей европейской пеганки, и соп- ровождается высокодифференцированными, балетно преувеличенными телодви- жениями, - он в меньшей степени свободен от первоначальных побуждений, лежащих в основе конфликта, нежели, скажем, уже описанное, не столь раз- витое по форме приветствие у многих настоящих уток. Совершенно очевид- но, что у пеганок триумфальный крик все еще черпает большую часть энер- гии из первоначальных побуждений, конфликт которых некогда дал начало переориентированному действию. Даже при наличии явного, бросающегося в глаза стремления к нападению - церемония остается связанной с этими взаимно противодействующими фак- торами. Соответственно, у названных видов она подвержена сильным сезон- ным колебаниям: в период размножения она наиболее интенсивна, в спокой- ные периоды ослабевает, и - разумеется - полностью отсутствует у молодых птиц, до наступления половой зрелости. У серых гусей, пожалуй даже у всех настоящих гусей, все это совершен- но иначе. Прежде всего, у них триумфальный крик уже не является исключи- тельно делом супружеской пары; он объединяет не только целые семьи, но и вообще любые группы тесно сдружившихся птиц. Эта церемония стала почти или совсем независимой от половых побуждений, так что выполняется на протяжении всего года и свойственна даже совсем крошечным птенцам. Последовательность движений здесь более длинная и более сложная, чем во всех описанных до сих пор ритуалах умиротворения. В то время как у цихлид, а часто и у пеганок, агрессия, которая отводится от партнера це- ремонией приветствия, ведет к последующему нападению на враждебного со- седа, - у гусей в ритуализованной последовательности действий такое на- падение предшествует сердечному приветствию. Иными словами, типичная схема триумфального крика состоит в том, что один из партнеров - как правило, сильнейший член группы, потому в паре это всегда гусак - напа- дает на действительного или воображаемого противника, сражается с ним, а затем - после более или менее убедительной победы - с громким при- ветствием возвращается к своим. От этого типичного случая, схематично изображенного Хельгой Фишер, происходит и само название триумфального крика. Временная последовательность нападения и приветст- вия достаточно ритуализована для того, чтобы вся церемония в целом могла проводиться и при высокой интенсивности возбуждения, даже в том случае, если для настоящей агрессии нет никакого повода. В этом случае нападение превращается в имитацию атаки в сторону какого-нибудь безобид- ного, стоящего поблизости гусенка либо вообще проводится вхолостую, под громкие фанфары так называемого раската - глухо звучащей хриплой тру- бы, которая сопровождает этот первый акт церемонии триумфального крика. Хотя при благоприятных условиях атака-раскат может мотивироваться только автономной мотивацией ритуала, такое нападение значительно облегчается, если гусак оказывается в ситуации, действительно вызывающей его агрес- сивность. Как показывает детальный мотивационный анализ, раскат возника- ет чаще всего, если птица находится в конфликте между нападением, стра- хом и социальными обязательствами. Узы, связывающие гусака с супругой и детьми, удерживают его на месте и не позволяют бежать, даже если против- ник вызывает в нем сильное стремление к бегству, а не только агрессив- ность. В этом случае он попадает в такое же положение, как загнанная в угол крыса, и геройская - с виду - храбрость, с какой отец семейства сам бросается на превосходящего противника, - это мужество отчаяния, уже знакомая нам критическая реакция. Вторая фаза триумфального крика - поворот к партнеру, под аккомпане- мент тихого гоготанья, - по форме движения совершенно аналогична жесту угрозы и отличается лишь тем, что направлена чуть в сторону, что обус- ловлено ритуально закрепленным переориентированием. Однако эта угроза мимо друга при нормальных обстоятельствах содер- жит уже очень мало либо вовсе не содержит агрессивной мотивации, а вызы- вается только автономным побуждением самого ритуала, особенным инстинк- том, который мы вправе называть социальным. Свободная от агрессии нежность гогочущего приветствия существенно усиливается контрастом. Гусак во время ложной атаки и раската уже выпус- тил основательный заряд агрессии, и теперь - когда он внезапно отвернул- ся от противника и обратился к возлюбленной семье - происходит перелом в настроении, который в соответствии с хорошо известными физиологическими и психологическими закономерностями толкает маятник в сторону, противо- положную агрессии. Если собственная мотивация церемонии слаба, то в при- ветственном гоготанье может содержаться несколько большая доля агрессив- ного инстинкта. При совершенно определенных условиях, которые мы расс- мотрим позже, церемония приветствия может регрессировать, т.е. возвра- титься на более раннюю ступень эволюционного развития, причем в нее мо- жет войти и подлинная агрессия (свойственная той ранней ступени). Поскольку жесты приветствия и угрозы почти одинаковы, очень трудно заметить эту редкую и не совсем нормальную примесь побуждения к атаке в самом движении как таковом. Насколько похожи эти дружелюбные жесты на древнюю мимику угрозы - несмотря на коренное различие мотиваций, - видно из того, что их можно перепутать. Незначительное отклонение угрозы хо- рошо видно адресату спереди; но сбоку - в профиль - это отклонение со- вершенно незаметно, и не только наблюдателю-человеку, но и другому дико- му гусю. По весне, когда семейные узы постепенно слабеют и молодые гуса- ки начинают искать себе невест, - часто случается, что один из братьев еще связан с другим семейным триумфальным криком, но уже стремится де- лать брачные предложения какой-нибудь чужой юной гусыне. Выражаются они отнюдь не в приглашении к спариванию, а в том, что он нападает на чужих гусей и затем, с приветствием, торопится к своей избраннице. Если его верный брат видит это сбоку - он, как правило, принимает сватовство за начало атаки на чужую гусыню; а поскольку все самцы в группе триум- фального крика мужественно стоят друг за друга в борьбе, он яростно бро- сается на будущую невесту своего брата и начинает ее колотить. Сам он не испытывает к ней никаких чувств, и такое избиение вполне соответствовало бы выразительному движению брата-жениха, если бы то несло в себе не при- ветствие, а угрозу. Когда самка в испуге удирает, ее жених оказывается в величайшем смущении. Я отнюдь не приписываю гусям человеческих качеств: объективной физиологической основой любого смущения является конфликт противоречащих друг другу побуждений, а именно в таком состоянии - вне всяких сомнений - и находится наш молодой гусак. У молодого серого гуся невероятно сильно стремление защищать избранную самку, но столь же силен и запрет напасть на брата, который в это время еще является его сотова- рищем по братскому триумфальному крику. Насколько непреодолим этот зап- рет, мы еще увидим в дальнейшем на впечатляющих примерах. Если триумфальный крик и содержит сколь-нибудь существенный заряд аг- рессии по отношению к партнеру, то лишь в первой фазе с раскатом; в го- гочущем приветствии она уже наверняка отсутствует. Поэтому - и Хельга Фишер того же мнения - приветствие уже не имеет функции умиротворения. Хотя оно еще в точности копирует символическую форму переориентирован- ной угрозы, - между партнерами, совершенно определенно, не существует настолько сильной агрессивности, чтобы она нуждалась в отведении. Лишь в одной, совершенно особой и быстро проходящей стадии индивиду- ального развития первоначальные побуждения, лежащие в основе переориен- тирования, отчетливо видны и в приветствии. (Впрочем, индивидуальное развитие триумфального крика у серых гусей - тоже детально изученное Хельгой Фишер - вовсе не является репродукцией его эволюционного станов- ления; нельзя переоценивать пределы применимости закона повторений.) Но- ворожденный гусь - еще до того как он может ходить, стоять или есть - способен вытягивать шейку вперед, что сопровождается гоготаньем на тончайшей фистульной ноте. С самого начала этот звук двухслоговый, точно как рэбрэб или соответствующий писк утят. Уже через пару часов он превращается в многослоговое пипипи, которое по ритму в точности сов- падает с приветственным гоготаньем взрослых гусей. Вытягивание шеи и этот писк, несомненно, являются первой ступенью, из которой при взросле- нии гуся развиваются и выразительное движение угрозы, и вторая фаза три- умфального крика. Из сравнительного исследования происхождения этих ви- дов мы знаем наверняка, что в ходе эволюции приветствие произошло из уг- розы за счет ее переориентирования и ритуализации. Однако в индивиду- альном развитии тот же по форме жест сначала означает приветствие. Когда гусенок только что совершил тяжелую и небезопасную работу появления на свет и лежит мокрым комочком горя, с бессильно вытянутой шейкой, - из него можно вытянуть только одну-единственную реакцию. Если наклониться над ним и издать пару звуков, подражая голосу гусей, - он с трудом под- нимает качающуюся головку, вытягивает шейку и приветствует. Крошечный дикий гусь ничего другого еще не может, но уже приветствует свое соци- альное окружение! Как по смыслу выразительного движения, так и в отношении провоцирую- щей ситуации вытягивание шейки и писк у серых гусят соответствуют именно приветствию, а не угрожающему жесту взрослых. Примечательно, однако, что по своей форме это движение аналогично как раз угрозе, так как характер- ное отклонение вытянутой шеи в сторону от партнера у совсем маленьких гусят отсутствует. Только когда им исполняется несколько недель, - среди пуха видны уже настоящие перья, - тогда это меняется. К этому времени птенцы становятся заметно агрессивнее по отношению к гусятам того же возраста из других семей: наступают на них с писком, вытянув шеи, и пы- таются щипать. Но поскольку при таких потасовках детских семейных команд жесты угрозы и приветствия еще совершенно одинаковы, - понятно, что час- то происходят недоразумения и кто-то из братцев и сестриц щиплет своего. В этой особой ситуации, впервые в онтогенезе, видно ритуализованное пе- реориентирование приветственного движения: гусенок, обиженный кем-то из своих, не щиплется в ответ, а интенсивно пищит и вытягивает шею, которая совершенно отчетливо направлена мимо обидчика, хотя и под меньшим углом, чем это будет впоследствии, при полностью освоенной церемонии. Тормозя- щее агрессию действие этого жеста необычайно отчетливо: только что напа- давшие братец или сестрица тотчас же отстают и в свою очередь переходят к приветствию, направленному мимо. Фаза развития, за время которой три- умфальный крик приобретает столь заметное умиротворяющее действие, длит- ся лишь несколько дней. Ритуализованное переориентирование быстро зак- репляется и предотвращает впредь - за редкими исключениями - любые недо- разумения. Кроме того, с окончательным усвоением ритуализованной церемо- нии приветствие подпадает под власть автономного социального инстинкта и уже вовсе не содержит агрессии к партнеру; либо содержит такую мизерную ее долю, что нет нужды в специальном механизме, который затормаживал бы нападение на него. В дальнейшем триумфальный крик функционирует исключи- тельно в качестве уз, объединяющих членов семьи. Бросается в глаза, что группа, объединенная триумфальным криком, яв- ляется закрытой. Только что вылупившийся птенец приобретает членство в группе по праву рождения и принимается не глядя, даже если он вовсе не гусь, а подкидыш, подсунутый ради эксперимента, например мускусная утка. Уже через несколько дней родители знают своих детей; дети тоже узнают родителей и с этих пор уже не проявляют готовности к триумфальному крику с другими гусями. Если поставить довольно жестокий эксперимент с переносом гусенка в чужую семью, то бедный ребенок принимается в новое сообщество триум- фального крика тем труднее, чем позже его вырвали из родного семейного союза. Дитя боится чужих; и чем больше оно выказывает этот страх, тем более они расположены набрасываться на него. Трогательна детская доверчивость, с которой совсем неопытный, только что вылупившийся гусенок вышептывает предложение дружбы - свой крошечный триумфальный писк - первому существу, какое приближается к нему, в предположении, что это должен быть кто-то из его родителей. Но совершенно чужому - серый гусь предлагает триумфальный крик (а вместе с ним и вечную любовь и дружбу) лишь в одном-единственном случае: когда темпераментный юноша вдруг влюбляется в чужую девушку. Это безо всяких кавычек! Эти первые предложения совпадают по времени с моментом, когда почти годовалая молодежь должна уходить от родителей, которые со- бираются выводить новое потомство. Семейные узы при этом по необходимос- ти ослабляются, но никогда не рвутся окончательно. У гусей триумфальный крик еще более связан с персональным зна- комством, чем у описанных выше уток. Утки тоже болтают лишь с опреде- ленными, знакомыми товарищами; однако у них узы, возникающие между участниками церемонии, не так прочны, и добиться принадлежности к группе у них не так трудно, как у гусей. У этих случается, что гусю, вновь при- летевшему в колонию, - или купленному, если речь идет о домашних, - тре- буются буквально годы, чтобы быть принятым в группу совместного триум- фального крика. Чужаку легче приобрести членство в группе триумфального крика окольным путем, если кто-то из партнеров этой группы влюбляется в него и они образуют семью. За исключением специальных случаев влюбленности и принадлежности к семье по праву рождения - триумфальный крик бывает тем интенсивнее, а узы, возникающие из него, тем прочнее, чем дольше животные знают друг друга. При прочих равных условиях можно утверждать, что прочность связей триумфального крика пропорциональна степени знакомства партнеров. Нес- колько утрируя, можно сказать, что узы триумфального крика между двумя или несколькими гусями возникают всегда, когда степень знакомства и до- верия становятся для этого достаточной. Когда ранней весной старые гуси предаются заботам о потомстве, а мо- лодые, однолетки и двухлетки, любовным помыслам - всегда остается ка- кое-то количество неспарившихся гусей разного возраста, которые как третьи лишние эротически не заняты; и они всегда объединяются в большие или меньшие группы. Обычно мы кратко называем их бездетными. Это выражение неточно, так как многие молодые новобрачные, уже образовавшие прочные пары, тоже еще не высиживают птенцов. В таких бездетных группах могут возникать по-настоящему прочные триумфальные крики, не имеющие ни малейшей связи с сексуальностью. Обстоятельства принуждают каждого из двух одиноких гусей к общению с другим, и случайно может возникнуть без- детное содружество самца и самки. Именно это произошло в нынешнем году, когда старая овдовевшая гусыня вернулась из нашей дочерней колонии серых гусей на Аммерзее и объединилась с вдовцом, жившим на Зеевизен, супруга которого скончалась незадолго перед тем по неизвестной причине. Я думал, что здесь начинается образование новой пары, но Хельга Фишер с самого начала была убеждена, что речь идет о типичном бездетном триумфальном крике, который может еще раз связать взрослого самца с такой же самкой. Так что - вопреки иному мнению - между мужчинами и женщинами бывают и отношения подлинной дружбы, не имеющие ничего общего с влюбленностью. Впрочем, из такой дружбы легко может возникнуть любовь, и у гусей тоже. Существует давно известный трюк в разведении диких гусей: двух гусей, которых хотят спаровать, вместе пересаживают в другой зоопарк или в дру- гую компанию водоплавающих птиц. Там их обоих не любят, как гадкого утенка, и им приходится искать общества друг друга. Таким образом доби- ваются, как минимум, возникновения бездетного триумфального крика - и можно надеяться, что из него получится пара. Однако в моей практике было очень много случаев, когда такие вынужденные связи тотчас же разрушались при возвращении птиц в прежнее окружение. Связь между триумфальным криком и сексуальностью, т.е. собственно инстинктом копуляции, не так легко понять. Во всяком случае, эта связь слаба, и все непосредственно половое играет в жизни диких гусей сугубо подчиненную роль. Что объединяет пару гусей на всю жизнь - это трицм- фальный крик, а не половые отношения супругов. Наличие прочных уз триум- фального крика между двумя индивидами прокладывает путь, т.е. до ка- кой-то степени способствует появлению половой связи. Если два гуся - это могут быть и два гусака - очень долго связаны союзом этой церемонии, то в конце концов они, как правило, пробуют совокупляться. Напротив, поло- вые связи, которые часто возникают уже у годовалых птиц, - задолго до наступления половой зрелости, - по-видимому никак не благоприятствуют развитию уз триумфального крика. Если две молодые птицы многократно со- вокупляются, из этого нельзя делать каких-либо выводов о возникновении будущей пары. Напротив, достаточно лишь самого малого намека на предложение триум- фального крика со стороны молодого гусака, - если только он находит от- вет у самки, - чтобы со значительной вероятностью предсказать, что из этих двух сложится прочная пара. Эти нежные отношения, в которых сексу- альные реакции вообще не играют никакой роли, к концу лета или к началу осени кажутся уже совершенно исчезнувшими; однако, когда по второй весне своей жизни молодые гуси начинают серьезное ухаживание - они порази- тельно часто находят свою прошлогоднюю первую любовь. Слабая и в некото- ром смысле односторонняя связь, существующая между триумфальным криком и копуляцией у гусей, в значительной степени аналогична той, какая бывает и у людей, - связи между влюбленностью и грубо-сексуальными реакциями. Чистая любовь через нежность ведет к физическому сближению, которое при этом отнюдь не рассматривается как нечто существенное в данной свя- зи; в то же время, возбуждающие ситуации и партнеры, вызывающие сильней- шее сексуальное влечение, далеко не всегда приводят к пылкой влюбленнос- ти. У серых гусей эти две функциональные сферы могут быть так же оторва- ны и независимы одна от другой, как и у людей, хотя, разумеется, в нор- мальном случае, для выполнения своей задачи по сохранению вида, они должны совпадать и относиться к одному и тому же индивиду. Понятие нормального является одним из самых труднеопределимых во всей биологии; но в то же время, к сожалению, оно столь же необходимо, как и обратное ему понятие патологического. Мой друг Бернхард Холлман, когда ему попадалось что-нибудь особенно причудливое или необъяснимое в строении или поведении какого-либо животного, обычно задавал наивный с виду вопрос: Конструктор этого хотел? И в самом деле, единственная возможность определить нормальную структуру или функцию состоит в том, что мы утверждаем: они являются как раз такими, какие под давлением от- бора должны были развиться именно в данной форме - и ни в какой иной - ради выполнения задачи сохранения вида, К несчастью, это определение ос- тавляет в стороне все то, что развилось именно так, а не иначе, по чис- той случайности - но вовсе не должно подпадать под определение ненор- мального, патологического. Однако мы понимаем под нормальным отнюдь не какое-то среднее, полученное из всех наблюдавшихся случаев; скорее это выработанный эволюционный тип, который - по понятным причинам - в чистом виде осуществляется крайне редко или вообще никогда. Тем не менее, эта сугубо идеальная конструкция нам необходима, чтобы было с чем сравнивать реальные случаи. В учебнике зоологии поневоле приходится описывать - в качестве представителя вида - какого-то совершенного, идеального мо- тылька; мотылька, который именно в этой форме не встречается нигде и ни- когда, потому что все экземпляры, какие можно найти в коллекциях, отли- чаются от него, каждый чем-то своим. Точно так же мы не можем обойтись без идеальной конструкции нормального поведения серых гусей или како- го-либо другого вида животных; такого поведения, которое осуществлялось бы без влияния каких-либо помех и которое встречается не чаще, чем бе- зупречный тип мотылька. Люди, одаренные хорошей способностью к образному восприятию, видят идеальный тип структуры или. поведения совершенно не- посредственно, т.е. они в состоянии вычленить сущность типичного из фона случайных мелких несообразностей. Когда мой учитель Оскар Хейнрот в сво- ей, ставшей классической, работе о семействе утиных (1910) описал пожиз- ненную и безусловную супружескую верность серых гусей в качестве нор- мы, - он совершенно правильно абстрагировал свободный от нарушений иде- альный тип; хотя он и не мог наблюдать его в действительности уже пото- му, что гуси живут иногда более полувека, а их супружеская жизнь всего на два года короче. Тем не менее его высказывание верно, и определенный им тип настолько же необходим для описания и анализа поведения, нас- колько бесполезна была бы средняя норма, выведенная из множества единич- ных случаев. Когда я недавно, уже работая над этой главой, просматривал вместе с Хельгой Фишер все ее гусиные протоколы, то - несмотря на все вышеуказанные соображения - был как-то разочарован тем, что описанный моим учителем нормальный случай абсолютной верности до гроба среди ве- ликого множества наших гусей оказался сравнительно редок. Возмутившись моим разочарованием, Хельга сказала бессмертные слова: Чего ты от них хочешь? Ведь гуси тоже всего лишь люди! У диких гу- сей, в том числе - это доказано - и у живущих на воле, бывают очень су- щественные отклонения от нормы брачного и социального поведения. Одно из них, очень частое, особенно интересно потому, что у гусей оно порази- тельным образом способствует, а не вредит сохранению вида, хотя у людей во многих культурах сурово осуждается; я имею в виду связь между двумя мужчинами. Ни во внешнем облике, ни в определении обоих полов у гусей нет резких, качественных различий. Единственный ритуал при образовании пары, - так называемый изгиб шеи, - который у разных полов существенно отличается, выполняется лишь в том случае, когда будущие партнеры не знают друг друга и потому несколько побаиваются. Если этот ритуал пропу- щен, то ничто не мешает гусаку адресовать свое предложение триумфального крика не самке, а другому самцу. Такое происходит особенно часто, хотя не только в тех случаях, когда все гуси слишком хорошо знают друг друга изза тесного содержания в нево- ле. Пока мое отделение Планковского Института физиологии поведения рас- полагалось в Бульдерне, в Вестфалии, и нам приходилось держать всех на- ших водоплавающих птиц на одном, сравнительно небольшом пруду, - это случалось настолько часто, что мы долгое время ошибочно считали, будто нахождение разнополых партнеров происходит у серых гусей лишь методом проб и ошибок. Лишь много позже мы обнаружили функцию церемонии изгиба шеи, в подробности которой не станем здесь вдаваться. Когда молодой гусак предлагает триумфальный крик другому самцу и тот соглашается, то каждый из них приобретает гораздо лучшего партнера и то- варища, - насколько это касается именно данной функциональной сферы, - чем мог бы найти в самке. Так как внутривидовая агрессия у гусаков го- раздо сильнее, чем у гусынь, то и сильнее предрасположенность к триум- фальному крику, и они вдохновляют друг друга на великие дела. Поскольку ни одна разнополая пара не в состоянии им противостоять, такая пара гу- саков приобретает очень высокое, если не наивысшее положение в иерархии своей колонии. Они хранят пожизненную верность друг другу, по крайней мере не меньшую, чем в разнополых парах. Когда мы разлучили нашу старей- шую пару гусаков. Макса и Копфшлица, сослав Макса в дочернюю колонию се- рых гусей на Ампер-Штаузее у Фюрстенфельдбрюка, то через год траура оба они спаровались с самками, и обе пары вырастили птенцов. Но когда Макса вернули на Эсс-зее, - без супруги и без детей, которых мы не смогли пой- мать, - Копфшлиц моментально бросил свою семью и вернулся к нему. Супру- га Копфшлица и его сыновья, по-видимому, оценили ситуацию совершенно точно и пытались прогнать Макса яростными атаками, но им это не удалось. Сегодня два гусака держатся вместе, как всегда, а покинутая супруга Копфшлица уныло ковыляет за ними следом, соблюдая определенную дистан- цию. Понятие, которое обычно связывается со словом гомосексуальность, определено и очень плохо, и очень широко. Гомосексуалист - это и одетый в женское платье, подкрасившийся юно- ша в притоне, и герой греческих мифов; хотя первый из них в своем пове- дении приближается к противоположному полу, а второй - во всем, что ка- сается его поступков, - настоящий супермен и отличается от нормального мужчины лишь выбором объектов своей половой активности. В эту категорию попадают и наши гомосексуальные гусаки. Им извращение более прости- тельно, чем Ахиллу и Патроклу, уже потому, что самцы и самки у гусей различаются меньше, чем у людей. Кроме того, они ведут себя гораздо бо- лее по-людски, чем большинство людейгомосексуалистов, поскольку никог- да не совокупляются и не производят заменяющих действий, либо делают это в крайне редких, исключительных случаях. Правда, по весне можно видеть, как они торжественно исполняют церемонию прелюдии к совокуплению: то красивое, грациозное погружение шеи в воду, которое видел у лебедей и прославил в стихах поэт Гельдерлин. Когда после этого ритуала они наме- реваются перейти к копуляции, то - естественно - каждый пытается взоб- раться на другого, и ни один не думает распластаться на воде на манер самки. Дело, таким образом, заходит в тупик, и они бывают несколько рас- сержены друг на друга, однако оставляют свои попытки без особого возму- щения или разочарования. Каждый из них в какой-то степени относится к другому как к своей жене, но если она несколько фригидна и не хочет от- даваться - это не наносит сколь-нибудь заметного ущерба их великой люб- ви. К началу лета гусаки постепенно привыкают к тому, что копуляция у них не получается, и прекращают свои попытки; однако интересно, что за зиму они успевают это забыть и следующей весной с новой надеждой стара- ются потоптать друг друга. Часто, хотя далеко не всегда, сексуальные побуждения таких гусаков, связанных друг с другом триумфальным криком, находят выход в другом нап- равлении. Эти гусаки оказываются невероятно притягательны для одиноких самок, что вероятно объясняется их высоким иерархическим рангом, который они приобретают благодаря объединенной боевой мощи. Во всяком случае, рано или поздно находится гусыня, которая на небольшом расстоянии следу- ет за двумя такими героями, но влюблена - как показывают детальные наб- людения и последующий ход событий - в одного из них. Поначалу такая де- вушка стоит или соответственно плавает рядышком, как бедный третий лиш- ний, когда гусаки предпринимают свои безуспешные попытки к соитию; но рано или поздно она изобретает хитрость - ив тот момент, когда ее изб- ранник пытается взобраться на партнера, она быстренько втискивается меж- ду ними в позе готовности. При этом она всегда предлагает себя одному и тому же гусаку! Как правило, он взбирается на нее; однако тотчас же пос- ле этого - тоже как правило - поворачивается к своему другу и выполняет для него финальную церемонию: Но думал-то я при этом о тебе! Часто второй гусак принимает участие в этой заключительной церемонии, по всем правилам. В одном из запротоко- лированных случаев гусыня не следовала повсюду за обоими гусаками, а около полудня, когда у гусей особенно сильно половое возбуждение, ждала своего возлюбленного в определенном углу пруда. Он приплывал к ней второпях, а тотчас после соития снимался и летел через пруд назад к своему другу, чтобы исполнить с ним эпилог спарива- ния, что казалось особенно недружелюбным по отношению к даме. Впрочем, она не выглядела оскорбленной. Для гусака такая половая связь может постепенно превратиться в люби- мую привычку, а гусыня с самого начала была готова добавить свой голос к его триумфальному крику. С упрочением знакомства уменьшается дистан- ция, на которой следует гусыня за парой самцов; так что другой, который ее не топчет, тоже все больше и больше привыкают к ней. Затем она очень постепенно, сначала робко, а потом со все возрастающей уверенностью на- чинает принимать участие в триумфальном крике обоих друзей, а они все больше и больше привыкают к ее постоянному присутствию. Таким обходным путем, через долгое-долгое знакомство, самка из более или менее нежела- тельного довеска к одному из гусаков превращается в почти полноправного члена группы триумфального крика, а через очень долгое время - даже в совершенно полноправного. Этот длительный процесс может быть сокращен одним чрезвычайным собы- тием. Если гусыня, не получавшая ни от кого помощи в защите гаездового участка, сама добыла себе место, сама устроила гнездо и насиживает яйца - вот тут может случиться, что оба гусака находят ее и адаптируют (либо во время насиживания, либо уже после появления птенцов). То есть, строго говоря, они адаптируют выводок, гусят; но мирятся с тем, что у них есть мать и что она шумит вместе со всеми, когда они триумфально кричат со своими приемными детьми, которые в действительности являются отпрысками одного из них. Стоять на страже у гнезда и водить за собой детей - это, как писал уже Хейнрот, поистине вершины жизни гусака, очевидно более нагруженные эмоциями и аффектацией, нежели прелюдия к соитию и оно само; потому здесь создается лучший мост для установления тесного знакомства участвующих индивидов и для возникновения общего триумфального крика. Независимо от пути, в конце концов через несколько лет они приходят к настоящему браку втроем, при котором раньше или позже второй гусак тоже начинает топтать гусыню и все три птицы вместе участвуют в любовной иг- ре. Самое замечательное в этом тройственном браке - а мы имели возмож- ность наблюдать целый ряд таких случаев - состоит в его биологическом успехе: они постоянно держатся на самой вершине иерархии в своей коло- нии, всеща сохраняют свой гнездовой участок и из года в год выращивают достаточно многочисленное потомство. Таким образом, гомосексуальные узы триумфального крика двух гусаков никак нельзя считать чем-то патоло- гическим, тем более что они встречаются и у гусей, живущих на свободе: Питер Скотт наблюдал у диких короткоклювых гусей в Исландии значительный процент семей, которые состояли из двух самцов и одной самки. Там биоло- гическое преимущество, вытекающее из удвоения оборонной мощи отцов, было еще более явным, чем у наших гусей, в значительной степени защищенных от хищников. Я достаточно подробно описал, как новый член может быть принят в зак- рытый круг группы триумфального крика в силу долгого знакомства. Оста- лось показать еще такое событие, при котором узы триумфального крика возникают внезапно, словно взрыв, и мгновенно связывают двух индивидов навсегда. Мы говорим в этом случае - безо всяких кавычек, - что они влю- бились друг в друга. Английское to fall in love и ненавистное мне из-за его вульгарности немецкое выражение втюриться - оба наглядно передают внезапность этого события. У самок и у очень молодых самцов изменения в поведении - из-за неко- торой стыдливой сдержанности - бывают не столь явными, как у взрослых гусаков, но отнюдь не менее глубокими и роковыми, скорее наоборот. Зре- лый же самец оповещает о своей любви фанфарами и литаврами; просто неве- роятно, насколько может внешне измениться животное, не располагающее ни ярким брачным нарядом, как костистые рыбы, распаленные таким состоянием, ни специальной структурой оперения, как павлины и многие другие птицы, демонстрирующие при сватовстве свое великолепие. Со мной случалось, что я буквально не узнавал хорошо знакомого гусака, если он успевал влю- биться со вчера на сегодня. Мышечный тонус повышен, в результате возни- кает энергичная, напряженная осанка, меняющая обычный контур птицы; каж- дое движение производится с избыточной мощью; взлет, на который в другом состоянии решиться трудно, влюбленному гусаку удается так, словно он не гусь, а колибри; крошечные расстояния, которые каждый разумный гусь про- шел бы пешком, он пролетает, чтобы шумно, с триумфальным криком обру- шиться возле своей обожаемой. Такой гусак разгоняется и тормозит, как подросток на мотоцикле, и в поисках ссор, как мы уже видели, тоже ведет себя очень похоже. Влюбленная юная самка никогда не навязывается своему возлюбленному, никогда не бегает за ним; самое большее - она как бы случайно находит- ся в тех местах, ще он часто бывает. Благосклонна ли она к его сва- товству, гусак узнает только по игре ее глаз; причем когда он совершает свои подвиги, она смотрит не прямо на него, а будто бы куда-то в сто- рону. На самом деле она смотрит на него, но не поворачивает головы, что- бы не выдать направление своего взгляда, а следит за ним краем глаза, точь-в-точь как это бывает у дочерей человеческих. Как это, к сожалению, бывает и у людей, иногда волшебная стрела Амура попадает только в одного. Судя по нашим протоколам, это чаще случается с юношей, чем с девушкой; но тут возможна ошибка, за счет того, что тонкие внешние проявления девичьей влюбленности у гусей тоже труднее заметить, чем более явные проявления мужской. У самца сватовство часто бывает ус- пешным и тогда, когда предмет его любви не отвечает ему таким же чувством, потому что ему дозволено самым беззастенчивым образом пресле- довать свою возлюбленную, отгонять всех других претендентов и безмерным упорством своего постоянного, преисполненного ожиданий присутствия пос- тепенно добиться того, что она привыкает к нему и вносит свой голос в его триумфальный крик. Несчастная и окончательно безнадежная влюблен- ность случается главным образом тогда, когда ее объект уже прочно связан с кем-то другим. Во всех наблюдавшихся случаях такого рода гусаки очень скоро отказывались от своих притязаний. Но об одной очень ручной гусыне, которую я сам вырастил, в протоколе значится, что она более четырех лет в неизменной любви своей ходила следом за счастливым в браке гусаком. Она всегда как бы случайно скромно присутствовала на расстоянии нес- кольких метров от его семьи. И ежегодно доказывала верность своему воз- любленному неоплодотворенной кладкой. Верность в отношении триумфального крика и сексуальная верность свое- образно коррелируются, хотя и по-разному у самок и у самцов. В идеальном нормальном случае, когда все ладится и не возникает никаких помех, - т.е. когда пара здоровых, темпераментных серых гусей влюбляется друг в друга по первой своей весне, и ни один из них не теряется, не попадает в зубы к лисе, не погибает от глистов, не сбивается ветром в телеграфные провода и т.д., - оба гуся, скорее всего, будут всю жизнь верны друг другу как в триумфальном крике, так и в половой связи. Если судьба раз- рушает узы первой любви, то и гусак, и гусыня могут вступить в новый со- юз триумфального крика, - тем легче, чем раньше случилась беда, - хотя при этом заметно нарушается моногамность половой активности, причем у гусака сильнее, чем у гусыни. Такой самец вполне нормально празднует триумфы со своей супругой, честно стоит на страже у гнезда, защищает свою семью так же отважно, как и любой другой; короче говоря, он во всех отношениях образцовый отец семейства - только при случае топчет других гусынь. В особенности он предрасположен к этому греху в тех случаях, когда его самки нет поблизости; например, он ще-то вдали от гнезда, а она сидит на яйцах. Но если его любовница приближается к выводку или к центру их гнездового участка, гусак очень часто нападает на нее и гонит прочь. Зрители, склонные очеловечивать поведение животных, в таких слу- чаях обвиняют гусака в стремлении сохранить его связь в тайне от суп- руги, - что, разумеется, означает чрезвычайное преувеличение его умственных способностей. В действительности, возле семьи или гнезда он реагирует на чужую гу- сыню так же, как на любого гуся, не принадлежащего к их группе; в то время как на нейтральной территории отсутствует реакция защиты се- мейства, которая мешала бы ему видеть в ней самку. Чужая самка является лишь партнершей в половом акте; гусак не проявляет никакой склонности задерживаться возле нее, ходить с ней вместе и уж тем более защищать ее или ее гнездо. Если появляется потомство, то выращивать своих внебрачных детей ей приходится самой. Любовница, со своей стороны, старается осторожно и как бы случай- но быть поближе к своему другу. Он ее не любит, но она его - да, т.е. она с готовностью приняла бы его предложение триумфального крика, если бы он такое сделал. У самок серых гусей готовность к половому акту го- раздо сильнее связана с влюбленностью, чем у самцов; иными словами, из- вестная диссоциация между узами любви и сексуальным влечением у гусей тоже легче и чаще проявлетя среди мужчин, чем среди женщин. И войти в новую связь, если порвалась прежняя, гусыне тоже гораздо труднее, чем гусаку. Прежде всего это относится к ее первому вдовству. Чем чаще она становится вдовой или партнер ее покидает - тем легче ей становится найти нового; впрочем, тем слабее бывают, как правило, новые узы. Поведение многократно вдовевшей или разводившейся гусыни весьма далеко от типичного. Сексуально более активная, менее заторможенная чо- порностью, чем молодая самка, - одинаково готовая вступить и в новый со- юз триумфального крика, и в новую половую связь, - такая гусыня стано- вится прототипом роковой женщины. Она прямо-таки провоцирует серьезное сватовство молодого гусака, который был бы готов к пожизненному союзу, но через короткое время повергает своего избранника в горе, бросая его ради нового возлюбленного. Биография самой старой нашей серой гусыни Ады - чудесный пример всего сказанного, ее история закончилась поздней великой страстью и счастли- вым браком, но это довольно редкий случай. Протокол Ады читается, как захватывающий роман, - но ему место не в этой книге. Чем дольше прожила пара в счастливом супружестве и чем ближе подходи- ло их бракосочетание к очерченному выше идеальному случаю, тем труднее бывает, как правило, овдовевшему супругу вступить в новый союз триум- фального крика. Самке, как мы уже говорили, еще труднее, чем самцу. Хейнрот описывает случаи, когда овдовевшие гусыни до конца жизни остава- лись одинокими и сексуально пассивными. У гусаков мы ничего подобного не наблюдали: даже поздно овдовевшие сохраняли траур не больше года, а затем начи- нали вступать в систематические половые связи, что в конечном итоге окольным путем приводило все к тем же узам триумфального крика. Из только что описанных правил существует масса исключений. Например, мы видели, как одна гусыня, долго прожившая в безукоризненном браке, тотчас же после потери супруга вступила в новый, во всех отношениях полноценный брак. Наше объяснение, что, мол, в прежнем супружестве что-то все-таки было, вероятно, не в порядке, уж очень похоже на домогательство первоп- ричин (petitio principii) Подобные исключения настолько редки, что мне, пожалуй, лучше было бы вообще о них промолчать, чтобы не портить правильное впечатление о прочности и постоянстве, которые характеризуют узы триумфального крика не только в идеализированном нормальном слу- чае, но и в статистическом среднем из всех наблюдавшихся случаев. Если воспользоваться каламбуром, то триумфальный крик - это лейтмотив среди всех мотиваций, определяющих повседневную жизнь диких гусей. Он постоянно звучит едва заметным призвуком в обычном голосовом контакте, - в том гоготанье, которое Зелма Лагерлеф удивительно верно перевела сло- вами: Здесь я, ты где? - несколько усиливаясь при недружелюбной встре- че двух семей и полностью исчезая лишь при кормежке на пастбище, а осо- бенно - при тревоге, при общем бегстве или при перелетах крупных стай на большие расстояния. Однако едва лишь проходит такое волнение, временно подавляющее триумфальный крик, как у гусей тотчас же вырывается - в оп- редленной степени как симптом контраста - быстрое приветственное гого- танье, которе мы уже знаем как самую слабую степень триумфального крика. Члены группы, объединенной этими узами, целый день и при каждом удобном случае, так сказать, уверяют друг друга: Мы едины, мы вместе против всех чужих. По другим инстинктивным действиям мы уже знаем о той замечательной спонтанности, об исходящем из них самих производстве стимулов, которое является специфичным для какого-то определенного поведенческого акта и масса которого в точности настроена на потребление данного действия; т.е. производство тем обильнее, чем чаще животному приходится выполнять данное действие. Мыши должны грызть, курицы клевать, а белки прыгать. При нормальных жизненных условиях им это необходимо, чтобы прокормиться. Но когда в условиях лабораторного плена такой нужды нет - им это все равно необходимо; именно потому, что все инстинктивные действия порожда- ются внутренним производством стимулов, а внешние раздражители лишь нап- равляют осуществление этих действий в конкретных условиях места и време- ни. Точно так же серому гусю необходимо триумфально кричать, и если от- нять у него возможность удовлетворять эту потребность, то он превращает- ся в патологическую карикатуру на самого себя. Он не может разрядить на- копившийся инстинкт на каком-нибудь эрзац-объекте, как это делает мышь, грызущая что попало, или белка, стереотипно скачущая по клетке, чтобы избавиться от своей потребности в движении. Серый гусь, не имеющий парт- нера, с которым можно триумфально кричать, сидит или бродит печальный и подавленный. Если Йеркс однажды так метко сказал о шимпанзе, что один шимпанзе - это вообще не шимпанзе, то к диким гусям это относится еще в большей степени, даже тогда - как раз, особенно тогда, - когда одинокий тусь на- ходится в густонаселенной колонии, где у него нет партнера по триум- фальному крику. Если такая печальная ситуация преднамеренно создается в опыте, в котором одного-единственного гусенка выращивают, как Каспара Хаузера, изолированно от сородичей, то у этого несчастного создания наб- людается ряд характерных поведенческих отклонений. Они * Каспар Хаузер (1812-1833) - его происхождение загадочно. Объявился в Нюрнберге в мае 1828 г. Назвался Каспаром Хаузером; расс- казывал о себе, что сидел один в темном помещении, сколько себя помнит. Его история послужила сюжетом целого ряда литературных произведений, по- этому немецкому читателю К. Х. говорит о многом. -относятся и к неодушевленному, и - в еще большей степени - к одушев- ленному окружению; и чрезвычайно многозначительно похожи на отклонения, установленные Рене Шпицем у госпитализированных детей, которые лишены достаточных социальных контактов. Такое существо не только лишено спо- собности реагировать должным образом на раздражения из внешней среды; оно старается, по возможности, уклониться от любых внешних воздействий. Поза лежа лицом к стене является при таких состояниях патогномической, т.е. она уже сама по себе достаточна для диагноза. Так же и гуси, кото- рых психически искалечили подобным образом, садятся, уткнувшись клювом в угол комнаты; а если поместить в одну комнату двух - как мы сделали од- нажды, - то в два угла, расположенные по диагонали. Рене Шпиц, которому мы показали этот эксперимент, был просто потрясен такой аналогией между поведением наших подопытных животных и тех детей, которых он изучал в сиротском приюте. В отличие от детей, про гусей мы еще не знаем, нас- колько такой калека поддается лечению, ибо на восстановление требуются годы. Пожалуй, еще более драматично, чем такая экспериментальная помеха возникновению уз триумфального крика, действует насильственный разрыв этих уз, который в естественных условиях случается слишком часто. Первая реакция на исчезновение партнера состоит в том, что серый гусь изо всех сил старается его отыскать. Он беспрерывно, буквально день и ночь, изда- ет трехслоговый дальний зов, торопливо и взволнованно обегает привычные места, в которых обычно бывал вместе с пропавшим, и все больше расширяет радиус своих поисков, облетая большие пространства с непрерывным призыв- ным криком. С утратой партнера тотчас же пропадает какая бы то ни было готовность к борьбе, осиротевший гусь вообще перестает защищаться от своих сородичей, убегает от более молодых и слабых; а поскольку о его состоянии сразу же начинаются толки в колонии, то он мигом оказывается на самой низшей ступени иерархии. Порог всех раздражении, вызывающих бегство, понижается; птица проявляет крайнюю трусость не только по отно- шению к сородичам, она реагирует на все раздражения внешнего мира с большим испугом, чем прежде. Гусь, бывший до этого ручным, может начать бояться людей, как дикий. Иногда, правда, у гусей, выращенных человеком, может случиться обрат- ное: осиротевшая птица снова привязывается к своему опекуну, на которого уже не обращала никакого внимания, пока была счастливо связана с другими гусями. Так произошло, например, с гусаком Копфшлицем, когда мы отправи- ли в ссылку его друга Макса. Дикие гуси, нормальным образом выращенные их собственными родителями, в случае потери партнера могут вернуться к родителям, к своим братьям и сестрам, с которыми они перед тем уже не поддерживали каких-либо замет- ных отношений, но - как показывают именно эти наблюдения - сохраняли ла- тентную привязанность к ним. Несомненно, к этой же сфере явлений относится и тот факт, что гуси, которых мы уже взрослыми переселили в дочерние колонии нашего гусиного хозяйства - на озеро Аммерзее или на пруды Амперштаувайер в Фюрстен- фельдбрюке, - возвращались в прежнюю колонию на Эсс-зее именно тогда, когда теряли своих супругов или партнеров по триумфальному крику. Все описанные выше симптомы, относящиеся к вегетативной нервной сис- теме и к поведению, очень похоже проявляются и у скорбящих людей. Джон Баулби в своем исследовании грусти у маленьких детей дал наглядную тро- гательную картину этих явлений; и просто невероятно, до каких деталей простирается здесь аналогия между человеком и птицей! В точности как че- ловеческое лицо при длительном сохранении описанного депрессивного сос- тояния бывает отмечено постоянной неподвижностью - убито горем, - то же самое происходит и с лицом серого гуся. В обоих случаях за счет дли- тельного снижения симпатического тонуса особенно подвержены изменениям нижние окологлазья, что характерно для внешнего проявления опечаленнос- ти. Мою любимую старую гусыню Аду я издали узнаю среди сотен других гу- сей по этому скорбному выражению ее глаз; и я получил однажды впечатляю- щее подтверждение, что это не плод моей фантазии. Один очень опытный знаток животных, особенно птиц, ничего не знавший о предыстории Ады, вдруг показал на нее и сказал: Это гусыня, должно быть, хлебнула горя! Из принципиальных соображе- ний теории познания мы считаем ненаучными, незаконными любые высказыва- ния о субъективных переживаниях животных, за исключением одного: субъек- тивные переживания у животных есть. Нервная система животного отличается от нашей, как и происходящие в ней процессы; и можно принять за аксиому, что переживания, идущие параллельно с этими процессами, тоже качественно отличаются от наших. Но эта теоретически трезвая установка по поводу субъективных переживаний у животных, естественно, никак не означает, что отрицается их существование. Мой учитель Хейнрот на упрек, что он будто бы видит в животном бездушную машину, обычно отвечал с улыбкой: Совсем наоборот, я считаю животных эмоциональными людьми с очень слабым интеллектом! Мы не знаем и не можем знать, что субъективно про- исходит в гусе, который проявляет все объективные симптомы человеческого горя. Но мы не можем удержаться от чувства, что его страдание сродни наше- му! Чисто объективно - все поведение, какое можно наблюдать у дикого гу- ся, лишенного уз триумфального крика, имеет наибольшее сходство с пове- дением животных, очень привязанных к месту обитания, когда их вырывают из привычного окружения и пересаживают в чужую обстановку. Здесь начина- ются те же отчаянные поиски, и так же пропадает всякая боеготовность до тех пор, пока животное не найдет свои родные места. Для сведущего чело- века характеристика связи серого гуся с партнером по триумфальному крику будет наглядной и меткой, если сказать, что гусь относится к партнеру так же - со всех точек зрения, - как относится к центру своей территории чрезвычайно привязанное к своему участку животное, у которого эта привя- занность тем сильнее, чем больше степень его знакомства с нею. В не- посредственной близости к этому центру не только внутривидовая агрессия, но и многие другие автономные жизненные проявления соответствующего вида достигают наивысшей интенсивности. Моника Майер-Хольцапфель определила партнера по личной дружбе как животное, эквивалентное дому, и тем са- мым ввела термин, который успешно избегает антропоморфной субъективиза- ции поведения животных, но при этом во всей полноте охватывает значение чувств, вызываемых настоящим другом. Поэты и психоаналитики давно уже знают, как близко соседствуют любовь и ненависть; знают, что и у нас, людей, объект любви почти всегда, ам- бивалентно, бывает и объектом агрессии. Триумфальный крик у гусей - я подчеркиваю снова и снова - это лишь аналог, в самом лучшем случае лишь яркая, но упрощенная модель человеческой дружбы и любви; однако эта мо- дель знаменательным образом показывает, как может возникнуть такая двойственность. Если даже - при нормальных условиях - во втором акте це- ремонии, в дружеском приветственном повороте друг к другу агрессия у се- рых гусей совершенно отсутствует, то в целом - особенно в первой части, сопровождаемой раскатом, - ритуал содержит полную меру автохтонной аг- рессии, которая направлена, хотя и скрытно, против возлюбленного друга и партнера. Что это именно так - мы знаем не только из эволюционных соображений, приведенных в предыдущей главе, но и из наблюдения исключительных случа- ев, которые высвечивают взаимодействие первичной агрессии и ставших ав- тономными мотиваций триумфального крика. Наш самый старый белый гусь, Паульхен, на втором году жизни спаривал- ся с гусыней своего вида, но в то же время сохранял узы триумфального крика с другим таким же гусаком, Шнееротом, который хотя и не был ему братом, но стал таковым в совместной жизни. У белых гусаков есть обыкно- вение - широко распространенное у настоящих и у нырковых уток, но очень редкое у гусей - насиловать чужих самок (особенно тогда, когда они нахо- дятся на гнезде, насиживая яйца). Так вот, когда на следующих год супру- га Паульхена построила гнездо, отложила яйца и стала их насиживать, воз- никла ситуация, столь же интересная, сколь ужасная: Шнеерот насиловал самку постоянно и жесточайшим образом, а Паульхен ничего на мог против этого предпринять! Когда Шнеерот являлся на гнездо и хватал гусыню, Па- ульхен с величайшей яростью бросался на развратника, но затем, добежав до него, обходил его резким зигзагом и в конце концов нападал на ка- кой-нибудь безобидный эрзац-объект, например на нашего фотографа, сни- мавшего эту сцену. Никогда прежде я не видел столь отчетливо эту власть переориентирования, закрепленного ритуализацией: Паульхен хотел напасть на Шнеерота, - тот, вне всяких сомнений сомнений, возбуждал его гнев, - но не мог, потому что накатанная дорога ритуализованного действия проно- сила его мимо предмета ярости так же жестко и надежно, как стрелка, ус- тановленная соответствующим образом, посылает локомотив на соседний путь. Поведение этого белого гуся показывает совершенно однозначно, что да- же стимулы, определенно вызывающие агрессию, приводят не к нападению, а к триумфальному крику, если исходят от партнера. У белых гусей вся цере- мония не разделяется на два акта так отчетливо, как у серых, у которых первый акт содержит больше агрессии и направляется наружу, а второй сос- тоит почти исключительно в социально мотивированном обращении к партне- ру. Белые гуси вероятно вообще сильнее заряжены агрессивностью, чем наши дружелюбные серые. Так же и их триумфальный крик, который в этом отноше- нии примитивнее у белых гусей, чем у их серых родственников. Таким обра- зом, в описанном ненормальном случае смогло возникнуть поведение, кото- рое в механике побуждений полностью соответствовало исходному переориен- тированному нападению, нацеленному мимо партнера, какое мы уже видели у цихлид. Здесь хорошо применимо Фрейдово понятие регрессии. Несколько иной процесс регрессии может внести определенные изменения и в триумфальный крик серых гусей, а именно - в его вторую, неагрессив- ную фазу; и в этих изменениях отчетливо проявляется изначальное участие агрессивного инстинкта. Это в высшей степени драматичное событие может произойти лишь в том случае, если два сильных гусака вступают в союз триумфального крика, как описано выше. Мы уже говорили, что даже самая боеспособная гусыня уступает в борьбе самому слабому гусаку, так что ни одна нормальная пара гусей не может выстоять против двух таких друзей, и потому они стоят в иерархии гусиной колонии очень высоко. С возрастом и с долгой привычкой к этому высокому рангу у них растет самоуверен- ность, т.е. уверенность в победе, а вместе с тем и агрессивность. Од- новременно интенсивность триумфального крика растет и вместе со степенью знакомства партнеров, т.е. с продолжительностью их союза. При этих обс- тоятельствах вполне понятно, что церемония единства такой пары гусаков приобретает степень интенсивности, которая у разнополой пары не достига- ется никогда. Уже неоднократно упоминавшихся Макса и Копфшлица, которые женаты вот уже девять лет, я узнаю издали по сумашедшей восторженности их триумфального крика. Так вот, иногда бывает, что триумфальный крик таких гусаков выходит из всяких рамок, доходит до экстаза, - и тут происходит нечто весьма примечательное и жуткое. Крики становятся все громче, сдавленнее и быстрее, шеи вытягиваются все более горизонтально и тем самым теряют характерное для церемонии поднятое положение, а угол, на который отклоняется переориентированное движение от направления на партнера, становится все меньше. Иными слова- ми, ритуализованная церемония при чрезмерном нарастании ее интенсивности утрачивает те двигательные признаки, которые отличают ее от неритуализо- ванного прототипа. Таким образом происходит настоящая Фрейдова регрес- сия: церемония возвращается к эволюционно более раннему, первоначальному состоянию. Впервые такую разритуализацию обнаружил И. Николаи на сне- гирях. Церемония приветствия у самочек этих птиц, как и триумфальный крик у гусей, возникла за счет ритуализации из исходных угрожающих жес- тов. Если усилить сексуальные побуждения самки снегиря долгим одиночест- вом, а затем поместить ее вместе с самцом, то она преследует его жестами приветствия, которые принимают агрессивный характер тем отчетливее, чем сильнее напряжение полового инстинкта. У пары гусаков возбуждение такой экстатической любви-ненависти может на любом уровне остановиться и вновь затихнуть; затем развивается хотя еще и крайне возбужденный, однако нормальный триумфальный крик, заверша- ющийся тихим и нежным гоготаньем, даже если их жесты только что угрожаю- ще приближались к проявлениям яростной агрессивности. Даже если видишь такое впервые, ничего не зная о только что описанных процессах, - наблю- дая подобные проявления чрезмерно пылкой любви, испытываешь какое-то неприятное чувство. Невольно приходят на ум выражения типа Так тебя люблю, что съел бы - и вспоминается старая мудрость, которую так часто подчеркивал Фрейд, что именно обиходная речь обладает надежным и верным чутьем к глубочай- шим психологическим взаимосвязям. Однако в единичных случаях - за десять лет наблюдений у нас в прото- колах всего три таких - разритуализация, дошедшая до наивысшего экстаза, не поворачивает вспять; и тогда происходит событие, непоправимое и вле- кущее чрезвычайно тяжелые последствия для дальнейшей жизни участников: угрожающие и боевые позы обоих гусаков приобретают все более чистую фор- му, возбуждение доходит до точки кипения, - и прежние друзья внезапно хватают друг друга за воротник и ороговелым сгибом крыла обрушивают град ударов, грохот которых разносится по округе. Такую смертельно серьезную схватку слышно буквально за километр. Обычная драка двух гуса- ков, которая разгорается из-за соперничества по поводу самки или места под гнездо, редко длится больше нескольких секунд, а больше минуты - ни- когда. В одной их трех схваток между бывшими партнерами по триумфальному крику мы запротоколировали продолжительность боя в четверть часа, после чего бросились к ним встревоженные шумом сражения. Ужасающая, ожесточен- ная ярость таких схваток лишь в малой степени объясняется, пожалуй, тем обстоятельством, что противники слишком хорошо знакомы и потому испыты- вают друг перед другом меньше страха, чем перед чужаком. Чрезвычайная ожесточенность супружеских ссор тоже черпается не только из этого источ- ника. Мне кажется, что, скорее, в каждой настоящей любви спрятан такой заряд латентной агрессии, замаскированной узами партнеров, что при раз- рыве этих уз возникает тот отвратительный феномен, который мы называем ненавистью. Нет любви без агрессии, но нет и ненависти без любви! Победитель никогда не преследует побежденного, и мы ни разу не виде- ли, чтобы между ними возникла вторая схватка. Наоборот, в дальнейшем эти гусаки намеренно избегают друг друга; если гуси большим стадом пасутся на болотистом лугу за оградой, они всегда находятся в диаметрально про- тивоположных точках. Если они случайно - когда не заметят друг друга вовремя - или в нашем эксперименте оказываются рядом, то демонстрируют, пожалуй, самое достопримечательное поведение, какое мне приходилось ви- деть у животных; трудно решиться описать его, рискуя попасть под подоз- рение в необузданной фантазии. Гусаки - смущаются\ В подлинном смысле этого слова! Они не в состоянии друг друга видеть, друг на друга посмот- реть; у каждого взгляд беспокойно блуждает вокруг, колдовски притягива- ется к объекту его любви и ненависти - и отскакивает, как отдергивается палец от раскаленного металла. А в добавление к тому оба беспрерывно через что-то перепрыгивают, оп- равляют оперение, трясут клювом нечто несуществующее и т.д. Просто уйти они тоже не в состоянии, ибо все, что может выглядеть бегством, запреще- но древним заветом: сохранять лицо любой ценой. Поневоле становится жалко их обоих; чувствуется, что ситуация чрезвычайно болезненная. Исс- ледователь, занятый проблемами внутривидовой агрессии, много бы дал за возможность посредством точного количественного анализа мотиваций уста- новить пропорциональные соотношения, в которых первичная агрессия и ав- тономное, обособившееся побуждение к триумфальному крику взаимодействуют друг с другом в различных частных случаях такой церемонии. По-видимому, мы постепенно приближаемся к решению этой задачи, но рассмотрение соот- ветствующих исследований здесь увело бы нас слишком далеко. Вместо того мы хотели бы еще раз окинуть взглядом все то, что узнали из данной главы об агрессии и о своеобразных механизмах торможения, ко- торые не только исключают какую бы то ни было борьбу между совершенно определенными индивидами, постоянно связанными друг с другом, но и соз- дают между ними особого рода союз. С примером такого союза мы подробнее познакомились на триумфальном крике гусей. Затем мы хотим исследовать отношения между союзом такого рода и другими механизмами социальной сов- местной жизни, которые я описал в предыдущих главах. Когда я сейчас пе- речитываю ради этого соответствующие главы, меня охватывает чувство бес- силия: я сознаю, что мне не удалось воздать должное величию и важности эволюционных процессов, о которых - мне кажется - я знаю, как они проис- ходили, и которые я решился описать. Надо полагать, более или менее ода- ренный речью ученый, который всю свою жизнь занимался какой-то материей, должен бы быть в состоянии изложить результаты трудов своих таким обра- зом, чтобы передать слушателю или читателю не только то, что он знает, но и то, что он при этом чувствует. Мне остается лишь надеяться, что чувство, которое я не сумел выразить в словах, повеет на читателя из краткого изложения фактов, когда я воспользуюсь здесь подобающим мне средством краткого научного резюме. Как мы знаем из 8-й главы, существуют животные, которые полностью ли- шены внутривидовой агрессии и всю жизнь держатся в прочно связанных ста- ях. Можно было бы думать, что этим созданиям предначертано развитие пос- тоянной дружбы и братского единения отдельных особей; но как раз у таких мирных стадных животных ничего подобного не бывает никогда, их объедине- ние всегда совершенно анонимно. Личные узы, персональную дружбу мы нахо- дим только у животных с высокоразвитой внутривидовой агрессией, причем эти узы тем прочнее, чем агрессивнее соответствующий вид. Едва ли есть рыбы агрессивнее цихлид и птицы агрессивнее гусей. Общеизвестно, что волк - самое агрессивное животное из всех млекопитающих (bestia senza pace у Данте); он же - самый верный из всех друзей. Если животное в за- висимости от времени года попеременно становится то территориальным и агрессивным, то неагрессивным и общительным, - любая возможная для него персональная связь ограничена периодом агрессивности. Персональные узы возникли в ходе великого становления, вне всяких сомнений, в тот момент, когда у агрессивных животных появилась необходи- мость в совместной деятельности двух или более особей ради какой-то за- дачи сохранения вида; вероятно, главным образом ради заботы о потомстве. Несомненно, что личные узы и любовь во многих случаях возникли из внут- ривидовой агрессии, в известных случаях это происходило путем ритуализа- ции переориентированного нападения или угрозы. Поскольку возникшие таким образом ритуалы связаны лично с партнером, и поскольку в дальнейшем, превратившись в самостоятельные инстинктивные действия, они становятся потребностью, - они превращают в насущную потребность и постоянное при- сутствие партнера, а его самого - в животное, эквивалентное дому. Внутривидовая агрессия на миллионы лет старше личной дружбы и любви. За время долгих эпох в истории Земли наверняка появлялись животные, иск- лючительно свирепые и агрессивные. Почти все рептилии, каких мы знаем сегодня, именно таковы, и трудно предположить, что в древности это было иначе. Однако личные узы мы знаем только у костистых рыб, у птиц и у млекопитающих, т.е. у групп, ни одна их которых не известна до позднего мезозоя. Так что внутривидовой агрессии без ее контр-партнера, без люб- ви, бывает сколько угодно; но любви без агрессии не бывает. Ненависть, уродливую младшую сестру любви, необходимо четко отделять от внутривидовой агрессии. В отличие от обычной агрессии она бывает нап- равлена на индивида, в точности как и любовь, и по-видимому любовь явля- ется предпосылкой ее появления: по-настоящему ненавидеть можно, наверно, лишь то, что когда-то любил, и все еще любишь, хоть и отрицаешь это. Пожалуй, излишне указывать на аналогии между описанным выше соци- альным поведением некоторых животных - прежде всего диких гусей - и че- ловека. Все прописные истины наших пословиц кажутся в той же мере подхо- дящими и для этих птиц. Будучи эволюционистами и дарвинистами с колыбе- ли, мы можем и должны извлечь из этого важные выводы. Прежде всего мы знаем, что самыми последними общими предками птиц и млекопитающих были примитивные рептилии позднего девона и начала каменноугольного периода, которые наверняка не обладали высокоразвитой общественной жизнью и вряд ли были умнее лягушек. Отсюда следует, что подобия социального поведения у серых гусей и у человека не могут быть унаследованы об общих предков; они не гомологичны, а возникли - это не подлежит сомнению - за счет так называемого конвергентного приспособления. И так же несомненно, что их существование не случайно; вероятность - точнее, невероятность - та- кого совпадения можно вычислить, но она выразилась бы астрономическим числом нулей. Если в высшей степени сложные нормы поведения - как, например, влюб- ленность, дружба, иерархические устремления, ревность, скорбь и т.д. и т.д. - у серых гусей и у человека не только похожи, но и просто-таки со- вершенно одинаковы до забавных мелочей - это говорит нам наверняка, что каждый такой инстинкт выполняет какую-то совершенно определенную роль в сохранении вида, и притом такую, которая у гусей и у людей почти или со- вершенно одинакова. Поведенческие совпадения могут возникнуть только так. Как подлинные естествоиспытатели, не верящие в безошибочные инстинк- ты и прочие чудеса, мы считаем самоочевидным, что каждый такой поведен- ческий акт является функцией соответствующей специальной телесной струк- туры, состоящей из нервной системы, органов чувств и т.д.; иными словами - функцией структуры, возникшей в организме под давлением отбора. Если мы - с помощью какой-нибудь электронной или просто мысленной модели - попытаемся представить себе, какую сложность должен иметь физиологичес- кий аппарат такого рода, чтобы произвести хотя бы, к примеру, социальное поведение триумфального крика, то с изумлением обнаружим, что такие изу- мительные органы, как глаз или ухо, кажутся чем-то совсем простеньким в сравнении с этим аппаратом. Чем сложнее и специализированное два органа, аналогично устроенных и выполняющих одну и ту же функцию, тем больше у нас оснований объединить их общим, функционально определенным понятием - и обозначить одним и тем же названием, хотя их эволюционное происхождение совершенно различно. Если, скажем, каракатицы или головоногие, с одной стороны, и позвоноч- ные, с другой, независимо друг от друга изобрели глаза, которые построе- ны по одному и тому принципу линзовой камеры и в обоих случаях состоят из одних и тех же конструктивных элементов - линза, диафрагма, стекло- видное тело и сетчатка, - то нет никаких разумных доводов против того, чтобы оба органа - у каракатиц и у позвоночных - называть глазами, безо всяких кавычек. С таким же правом мы можем это себе позволить и в отно- шении элементов социального поведения высших животных, которое как мини- мум по многим признакам аналогично поведению человека. Высокомерным умникам сказанное в этой главе должно послужить серьез- ным предупреждением. У животного, даже не принадлежащего к привилегиро- ванному классу млекопитающих, исследование обнаруживает механизм поведе- ния, который соединяет определенных индивидов на всю жизнь и превращает- ся в сильнейший мотив, определяющий все поступки, который пересиливает все животные инстинкты - голод, сексуальность, агрессию и страх - и создает общественные отношения в формах, характерных для данного вида. Такой союз по всем пунктам аналогичен тем отношениям, какие у нас, у лю- дей, складываются на основе любви и дружбы в их самом чистом и благород- ном проявлении. 12. ПРОПОВЕДЬ СМИРЕНИЯ Рубанок не проходит здесь - В доске сучки торчат везде - Твоя то спесь. И ты всегда-всегда Гарцуешь у нее в узде. Христиан Моргенштерн Все, что содержится в предыдущих одиннадцати главах, - это научное естествознание. Приведенные факты достаточно проверены, насколько это вообще можно утверждать в отношении результатов такой молодой науки, как сравнительная этология. Однако теперь мы оставим изложение того, что вы- явилось в наблюдениях и в экспериментах с агрессивным поведением живот- ных, и обратимся к вопросу: можно ли из всего этого извлечь что-нибудь применимое к человеку, полезное для предотвращения тех опасностей, кото- рые вырастают из его собственного агрессивного инстинкта. Есть люди, которые уже в самом этом вопросе усматривают оскорбление рода людского. Человеку слишком хочется видеть себя центром мироздания; чем-то таким, что по самой своей сути не принадлежит остальной природе, а противостоит ей как нечто иное и высшее. Упорствовать в этом заблужде- нии - для многих людей потребность. Они остаются глухи к мудрейшему из наказов, какие когда-либо давал им мудрец, - к призыву познай себя; это слова Хилона, хотя обычно их приписывают Сократу. Что же мешает лю- дям прислушаться к ним? Есть три препятствия тому, усиленные могучими эмоциями. Первое из них легко устранимо у каждого разумного человека; второе, при всей его па- губности, все же заслуживает уважения; третье понятно в свете духовной эволюции - и потому его можно простить, но с ним управиться, пожалуй, труднее всего на свете. И все они неразрывно связаны и переплетены с тем человеческим пороком, о котором древняя мудрость гласит, что он шагает впереди падения, - с гордыней. Я хочу прежде всего показать эти пре- пятствия, одно за другим; показать, каким образом они вредят. А затем постараюсь по мере сил способствовать их устранению. Первое препятствие - самое примитивное. Оно мешает самопознанию чело- века тем, что запрещает ему увидеть историю собственного возникновения. Эмоциональная окраска и упрямая сила такого запрета парадоксальным обра- зом возникают из-за того, что мы очень похожи на наших ближайших родственников. Людей было бы легче убедить в их происхождении, если бы они не были знакомы с шимпанзе. Неумолимые законы образного восприятия не позволяют нам видеть в обезьяне - особенно в шимпанзе - просто живот- ное, как все другие, а заставляют разглядеть в ее физиономии человечес- кое лицо. В таком аспекте шимпанзе, измеренный человеческой меркой, ка- жется чем-то ужасным, дьявольской карикатурой на нас. Уже с гориллой, отстоящей от нас несколько дальше в смысле родства, и уж тем более с орангутангом, мы испытываем меньшие трудности. Лица стариков - причудли- вые дьявольские маски - мы воспринимаем вполне серьезно и иногда даже находим в них какую-то красоту. С шимпанзе это совершенно невозможно. Он выглядит неотразимо смешно, но при этом настолько вульгарно, настолько отталкивающе, - таким может быть лишь совершенно опустившийся человек. Это субъективное впечатление не так уж ошибочно: есть основания предпо- лагать, что общие предки человека и шимпанзе по уровню развития были го- раздо выше нынешних шимпанзе. Как ни смешна сама по себе эта оборони- тельная реакция человека по отношению к шимпанзе, ее тяжелая эмоцио- нальная нагрузка склонила очень многих ученых к построению совершенно безосновательных теорий о возникновении человека. Хотя происхождение от животных не отрицается, но близкое родство с шимпанзе либо перепрыгива- ется серией логических кульбитов, либо обходится изощренными окольными путями. Второе препятствие к самопознанию - это эмоциональная антипатия к признанию того, что наше поведение подчиняется законам естественной при- чинности. Бернгард Хассенштайн дал этому определение антикаузальная оценка. Смутное, похожее на клаустрофобию чувство несвободы, которое наполняет многих людей при размышлении о всеобщей причинной предопреде- ленности природных явлений, конечно же, связано с их оправданной потреб- ностью в свободе воли и со столь же оправданным желанием, чтобы их действия определялись не случайными причинами, а высокими целями. Третье великое препятствие человеческого самопознания - по крайней мере в нашей западной культуре - это наследие идеалистической философии. Она делит мир на две части: мир вещей, который идеалистическое мышление считает в принципе индифферентным в отношении ценностей, и мир челове- ческого внутреннего закона, который один лишь заслуживает признания цен- ности. Такое деление замечательно оправдывает эгоцентризм человека, оно идет навстречу его антипатии к собственной зависимости от законов приро- ды - и потому нет ничего удивительного в том, что оно так глубоко вросло в общественное сознание. Насколько глубоко - об этом можно судить по то- му, как изменилось в нашем немецком языке значение слов идеалист и материалист; первоначально они означали лишь философскую установку, а сегодня содержат и моральную оценку. Необходимо уяснить себе, насколько привычно стало, в нашем западном мышлении, уравнивать понятия доступное научному исследованию и в принципе оценочно-индифферентное. Меня лег- ко обвинить, будто я выступаю против этих трех препятствий человеческого самопознания лишь потому, что они противоречат моим собственным научным и философским воззрениям, - я должен здесь предостеречь от подобных об- винений. Я выступаю не как закоренелый дарвинист против неприятия эволю- ционного учения, и не как профессиональный исследователь причин - против беспричинного чувства ценности, и не как убежденный материалист - против идеализма. У меня есть другие основания. Сейчас естествоиспытателей час- то упрекают в том, будто они накликают на человечество ужасные напасти и приписывают ему слишком большую власть над природой. Этот упрек был бы оправдан, если бы ученым можно было поставить в вину, что они не сделали предметом своего изучения и самого человека. Потому что опасность для современного человечества происходит не столько из его способности властвовать над физическими процессами, сколько из его неспособности ра- зумно направлять процессы социальные. Однако в основе этой неспособности лежит именно непонимание причин, которое является - как я хотел бы пока- зать - непосредственным следствием тех самых помех к самопознанию. Они препятствуют исследованию именно тех и только тех явлений челове- ческой жизни, которые кажутся людям имеющими высокую ценность; иными словами, тех, которыми мы гордимся. Не может быть излишней резкость сле- дующего утверждения: если нам сегодня основательно известны функции на- шего пищеварительного тракта - и на основании этого медицина, особенно кишечная хирургия, ежегодно спасает жизнь тысячам людей, - мы здесь обя- заны исключительно тому счастливому обстоятельству, что работа этих ор- ганов ни в ком не вызывает особого почтения и благоговения. Если, с дру- гой стороны, человечество в бессилии останавливается перед патологичес- ким разложением своих социальных структур, если оно - с атомным оружием в руках - в социальном плане не умеет себя вести более разумно, нежели любой животный вид, - это в значительной степени обусловлено тем обстоя- тельством, что собственное поведение высокомерно переоценивается и, как следствие, исключается из числа природных явлений, которые можно изу- чать. Исследователи - воистину - совершенно не виноваты в том, что люди от- казываются от самопознания. Когда Джордано Бруно сказал им, что они вместе с их планетой - это всего лишь пылинка среди бесчисленного мно- жества других пылевых облаков, - они сожгли его. Когда Чарлз Дарвин отк- рыл, что они одного корня с животными, они бы с удовольствием прикончили и его; попыток заткнуть ему рот было предостаточно. Когда Зигмунд Фрейд попытался проанализировать мотивы социального поведения человека и объяснить его причинность, - хотя и с субъективной психологической точки зрения, но вполне научно в смысле методики постановки проблем, - его об- винили в нигилизме, в слепом материализме и даже в порнографических нак- лонностях. Человечество препятствует самооценке всеми средствами; и по- истине уместно призвать его к смирению - и всерьез попытаться взорвать эти завалы чванства на пути самопознания. Сегодня мне уже не приходится сталкиваться с тем сопротивлением, ко- торое противостояло открытиям Джордано Бруно, - это ободряющий признак распространения естественно-научных знаний, - так что я начну с того, что противостоит открытиям Чарлза Дарвина. Мне кажется, есть простое средство примирить людей с тем фактом, что они сами возникли как часть природы, без нарушения ее законов: нужно лишь показать им, насколько Вселенная велика и прекрасна, насколько достойны величайшего благогове- ния царящие в ней законы. Прежде всего, я более чем уверен, что человек, достаточно знающий об эволюционном становлении органического мира, не может внутренне сопротивляться осознанию того, что и сам он обязан своим существованием этому прекраснейшему из всех естественных процессов. Я не хочу обсуждать здесь вероятность - или, лучше сказать, неоспоримость - учения о происхождении видов, многократно превышающую вероятность всех наших исторических знаний. Все, что нам сегодня известно, органически вписывается в это учение, ничто ему не противоречит, и ему присущи все достоинства, какими может обладать учение о творении: убедительная сила, поэтическая красота и впечатляющее величие. Кто усвоил это во всей полноте, тот не может испытывать отвращение ни к открытию Дарвина, что мы с животными имеем общее происхождение, ни к выводам Фрейда, что и нами руководят те же инстинкты, какие управляли нашими дочеловеческими предками. Напротив, сведущий человек почувствует лишь новое благоговение перед Разумом и Ответственной Моралью, которые впервые пришли в этот мир лишь с появление человека - и вполне могли бы дать ему силу, чтобы подчинить животное наследие в себе самом, если бы он в своей гордыне не отрицал само существование такого наследия. Еще одно основание для всеобщего отказа от эволюционного учения сос- тоит в глубоком почтении, которое мы, люди, испытываем по отношению к своим предкам. Происходить по-латыни звучит аехсепоеге, т.е. бук- вально нисходить, опускаться, и уже в римском праве было принято поме- щать прародителей наверху родословной и рисовать генеалогическое древо, разветвлявшееся сверху вниз. То, что человек имеет хотя всего двух роди- телей, но 256 пра-пра-пра-пра-пра-прадедов и бабок, - это в родословных не отражалось даже в тех случаях, когда они охватывали соответствующее число поколений. Получалось это потому, что среди всех тех предков наби- ралось не так уж много таких, которыми можно было похвастаться. По мне- нию некоторых авторов, выражение нисходить, возможно, связано и с тем, что в древности любили выводить свое происхождение от богов. Что древо жизни растет не сверху вниз, а снизу вверх - это, до Дарвина, ускользало от внимания людей. Так что слово нисхождение означает нечто, как раз обратное тому, что оно хотело бы означать: его можно отнести к тому, что наши предки в свое время в самом буквальном смысле спустились с де- ревьев. Именно это они и сделали, хотя - как мы теперь знаем - еще задолго до того, как стали людьми. Немногим лучше обстоит дело и со словами развитие, эволюция. Они тоже вошли в обиход в то время, когда мы не имели понятия о возникнове- нии видов в ходе эволюции, а знали только о возникновении отдельного ор- ганизма из яйца или из семени. Цыпленок развивается из яйца или подсол- нух из семечка в самом буквальном смысле, т.е. из зародыша не возникает ничего такого, что не было в нем упрятано с самого начала. Великое Древо Жизни растет совершенно иначе. Хотя древние формы явля- ются необходимой предпосылкой для возникновения их более развитых потом- ков, этих потомков никоим образом нельзя вывести из исходных форм, предсказав их на основе особенностей этих форм. То, что из динозавров получились птицы или из обезьян люди, - это в каждом случае исторически единственное достижение эволюционного процесса, который хотя в общем на- правлен ввысь - согласно законам, управляющим всей жизнью, - но во всех своих деталях определяется так называемой случайностью, т.е. бесчислен- ным множеством побочных причин, которые в принципе невозможно охватить во всей полноте. В этом смысле случайно, что в Австралии из примитив- ных предков получились эвкалипт и кенгуру, а в Европе и Азии - дуб и че- ловек. Новое приобретение - которое нельзя вывести из предыдущей ступени, откуда оно берет свое начало, - в подавляющем большинстве случаев бывает чем-то высшим в сравнении с тем, что было. Наивная оценка, выраженная в заглавии Низшие животные - оно оттиснено золотыми буквами на первом томе доброй, старой Жизни животных Брэма, - для каждого непредубежден- ного человека является неизбежной закономерностью мысли и чувства. Кто хочет во что бы то ни стало остаться объективным натуралистом и избе- жать насилия со стороны своего субъективного восприятия, тот может поп- робовать - разумеется, лишь в воображении - уничтожить по очереди редис- ку, муху, лягушку, морскую свинку, кошку, собаку и, наконец, шимпанзе. Он поймет, как поразному трудно далось бы ему убийство на разных уровнях жизни. Запреты, которые противостояли бы каждому такому убийству, - хо- рошее мерило той разной ценности, какую представляют для нас различные формы высшей жизни, хотим мы этого или нет. Лозунг свободы от оценок в естествознании не должен приводить к убеж- дению, будто происхождение видов - эта великолепнейшая из всех цепей ес- тественно объяснимых событий - не в состоянии создавать новые ценности. Возникновение какой-то высшей формы жизни из более простого предка означает для нас приращение ценности - это столь же очевидная действи- тельность, как наше собственное существование. Ни в одном из наших западных языков нет непереходного глагола, кото- рый мог бы обозначить филогенетический процесс, сопровождаемый прираще- нием ценности. Если нечто новое и высшее возникает из предыдущей ступени, на которой нет того, и из которой не выводится то, что составляет саму суть этого нового и высшего, - такой процесс нельзя называть развитием. В принципе это относится к каждому значительному шагу, сделанному генезисом органи- ческого мира, в том числе и к первому - к возникновению жизни, - и к последнему на сегодняшний день - к превращению антропоида в человека. Несмотря на все достижения биохимии и вирусологии, поистине великие и глубоко волнующие, возникновение жизни остается - пока! - самым загадоч- ным из всех событий. Различие между органическими и неорганическими про- цессами удается изложить лишь инъюнктивным определением, т.е. таким, которое заключает в себе несколько признаков живого, создающих жизнь только в их общем сочетании. Каждый из них в отдельности - как, напри- мер, обмен веществ, рост, ассимиляция и т.д. - имеет и неорганические аналоги. Когда мы утверждаем, что жизненные процессы суть процессы физи- ческие и химические, это безусловно верно. Нет никаких сомнений, что они в принципе объяснимы в качестве таковых вполне естественным образом. Для объяснения их особенностей не нужно обращаться к чуду, так как сложность молекулярных и прочих структур, в которых эти процессы протекают, вполне достаточна для такого объяснения. Зато не верно часто звучащее утверждение, будто жизненные процессы - это в сущности процессы химические и физические. В этом утверждении не- заметно содержится неверная оценка, вытекающая из иллюзорного представ- ления, о котором уже много говорили. Как раз в сущности - т.е. с точки зрения того, что характерно для этих процессов и только для них, - они представляют собой нечто совершенно иное, нежели то, что обычно понима- ется под физико-химическими процессами. И презрительное высказывание, что они всего лишь таковы, тоже неверно. Это процессы, которые - в си- лу особенностей той материи, в коей они происходят, - выполняют совер- шенно особые функции самосохранения, саморегулирования, сбора информации - и, самое главное, функцию воспроизведения необходимых для всего этого структур. Эти процессы могут иметь причинное объяснение; однако в мате- рии, структурированной иначе или менее сложно, они протекать не могут. В принципе так же, как соотносятся процессы и структуры живого с про- цессами и структурами неживого, внутри органического мира любая высшая форма жизни соотносится с низшей, от которой произошла. Орлиное крыло, ставшее для нас символом всякого стремления ввысь, - это в сущности всего лишь передняя лапа рептилии? Так же и человек - далеко не в сущ- ности всего лишь обезьяна. Один сентиментальный мизантроп изрек часто повторяемый афоризм: Поз- нав людей, я полюбил зверей. Я утверждаю обратное: кто по-настоящему знает животных, в том числе высших и наиболее родственных нам, и притом имеет хоть какое-то понятие об истории развития животного мира, только тот может по достоинству оценить уникальность человека. Мы - самое выс- шее достижение Великих Конструкторов эволюции на Земле, какого им уда- лось добиться до сих пор; мы их последний крик, но, разумеется, не последнее слово. Для естествоиспытателя запрещены любые абсолютные опре- деления, даже в области теории познания. Они - грех против Святого Духа лаута ре'1, великого учения Гераклита, что нет ничего статичного, но все течет в вечном становлении. Возводить в абсолют и объявлять венцом творения сегодняшнего человека на нынешнем этапе его марша сквозь время - хочется надеяться, что этот этап будет пройден поскорее - это для натуралиста самая кичливая и самая опасная из всех необоснованных догм. Считая человека окончательным подо- бием Бога, я ошибусь в Боге. Но если я не забываю о том, что чуть ли не вчера (с точки зрения эволюции) наши предки еще были самыми обыкновенны- ми обезьянами из ближайших родственников шимпанзе, - тут я могу разгля- деть какой-то проблеск надежды. Не нужно слишком большого оптимизма, чтобы предположить, что из нас, людей, может возникнуть нечто лучшее и высшее. Будучи далек от того, чтобы видеть в человеке подобие Божие, лучше которого ничего быть не мо- жет, я утверждаю более скромно и, как мне кажется, с большим почтением к Творению и его неиспользованным возможностям: связующее звено между жи- вотными и подлинно человечными людьми, которое долго ищут и никак не мо- гут найти, - это мы\ Первое препятствие к человеческому самопознанию - нежелание верить в наше происхождение от животных - основано, как я только что показал, на незнании или на неверном понимании сущности орга- нического творения. Поэтому просвещение может его устранить, по крайней мере в принципе. То же относится и ко второму, на котором мы сейчас ос- тановимся подробнее, - к антипатии против причинной обусловленности ми- ровых процессов. Но в этом случае устранить недоразумение гораздо труд- нее. Его корень - принципиальное заблуждение, будто некий процесс, если он причинно определен, не может быть в то же время направлен к какой-либо цели. Конечно же, во Вселенной существует бесчисленное множество явле- ний, вовсе не целенаправленных, в отношении которых вопрос Зачем? дол- жен остаться без ответа, если только нам не захочется найти его любой ценой; и тогда мы в неумеренной переоценке собственной значимости, нап- ример, воспринимаем восход Луны как ночное освещение в нашу честь. Но нет такого явления, к которому был бы неприложим вопрос о его причине. Как уже говорилось в 3-й главе, вопрос Зачем? имеет смысл только там, где работали Великие Конструкторы или сконструированный ими живой конструктор. Лишь там, где отдельные части общей системы специализирова- лись при разделении труда для выполнения различных, дополняющих друг друга функций, там разумен вопрос Зачем? . Это относится и к жизненным процессам, и к тем неживым структурам и функциям, которые жизнь постави- ла на службу своим целям: например, к машинам, созданным людьми. В этих случаях вопрос Для чего? не только разумен, но и необходим. Нельзя до- гадаться, по какой причине у кошки острые когти, если не знать, что лов- ля мышей - это специальная функция, для которой они созданы. Но ответ на вопрос Для чего? отнюдь не делает излишним вопрос По- чему? ; это обсуждалось в начале 6-й главы о Великом Парламенте Инс- тинктов. Я покажу на примитивном сравнении, что эти вопросы вовсе не исключают друг друга. Я еду на своей старой машине через страну, чтобы сделать доклад в дальнем городе, что является целью моего путешествия. По дороге размышляю о целесообразности, о финалистичности машины и ее конструкции - и радуюсь, как хорошо она служит цели моей поездки. Но тут мотор пару раз чихает и глохнет. В этот момент я с огорчением понимаю, что мою машину движет не цель. На ее несомненной финалистичности далеко нс уедешь; и лучшее, что я смогу сделать, - это сконцентрироваться на естественных причинах ее движения и разобраться, в каком месте наруши- лось их взаимодействие. Насколько ошибочно мнение, будто причинные и целевые взаимосвязи иск- лючают друг друга, можно еще нагляднее показать на примере царицы всех прикладных наук - медицины. Никакой Смысл Жизни, никакой Всесоздаю- щий Фактор, ни одна самая важная неисполненная Жизненная Задача не помогут несчастному, у которого возникло воспаление в аппендиксе; ему может помочь молоденький ординатор хирургической клиники, если только правильно продиагностирует причину расстройства. Так что целевое и при- чинное рассмотрение жизненных процессов не только не исключают друг дру- га, но вообще имеют смысл лишь в совокупности. Если бы человек не стре- мился к целям, то не имел бы смысла его вопрос о причинах; если он не имеет понятия о причинных взаимосвязях, он бессилен направить события к нужной цели, как бы хорошо он ее ни представлял. Такая связь между целевым и причинным рассмотрением явления жизни ка- жется мне совершенно очевидной, однако иллюзия их несовместимости оказы- вается для многих совершенно непреодолимой. Классический пример тому, насколько подвержены этому заблуждению даже великие умы, содержится в статьях У. Мак-Дугалла, основателя психологии цели. В своей книге Очерки психологии он отвергает все причинно-психологические объяснения поведения животных с одним-единственным исключением: то нарушение функ- ции ориентирования по световому компасу, которое заставляет насекомых в темноте лететь на пламя, он объясняет с помощью так называемых тропиз- мов, т.е. на основе причинного анализа механизмов ориентирования. Вероятно, люди так сильно боятся причинного исследования потому, что их мучает безрассудный страх, будто полное проникновение в причины явле- ний может обратить в иллюзию свободу человеческой воли, свободу хотеть. Конечно, тот факт, что человек может сам чего-то хотеть, так же мало подлежит сомнению, как и само его существование. Более глубокое проник- новение в физиологические причинные взаимосвязи собственного поведения ничего не может изменить в том, что человек хочет; но может внести изме- нения в то, чего он хочет. Только при очень поверхностном рассмотрении свобода воли кажется сос- тоящей в том, что человек - совершенно не связанный никакими законами - может хотеть, чего хочет. Такое может померещиться только тому, кто из-за клаустрофобии бежит от причинности. Вспоминается, как алчно был подхвачен принцип неопределенности из ядерной физики, беспричинный выброс квантов; как на этой почве строились теории, которые должны были посредничать между физическим детерминизмом и верой в свободу воли, хотя и оставляли ей жалкую свободу игральной кости, выпадающей чисто случай- но. Однако нельзя всерьез говорить о свободной воле, представляя ее как произвол некоего безответственного тирана, которому предоставлена воз- можность определять все наше поведение. Сама свободная воля наша подчи- нена строгим законам морали, и наше стремление к свободе существует, между прочим, и для того, чтобы препятствовать нам подчиняться другим законам, кроме именно этих. Примечательно, что боязливое чувство несво- боды никогда не вызывается сознанием, что наши поступки так же жестко связаны законами морали, как физиологические процессы законами физики. Мы все единодушны в том, что наивысшая и прекраснейшая свобода человека идентична моральному закону в нем. Большее знание естественных причин собственного поведения может только приумножить возможности человека и дать ему силу претворить его свободную волю в поступки; однако это зна- ние никак не может ослабить его стремления. И если - в утопическом слу- чае окончательного успеха причинного анализа, который в принципе невоз- можен, - человеку удалось бы полностью раскрыть причинные связи всех яв- лений, в том числе и происходящих в его собственном организме, - он не перестал бы хотеть, но хотел бы того же самого, чего хотят свободные от противоречий Вселенский закон, Всемирный разум, Логос. Эта идея чужда лишь современному западному мышлению; древнеиндийским философам и сред- невековым мистикам она была очень знакома. Я подошел к третьему великому препятствию на пути самопознания чело- века: к вере, глубоко укоренившейся в нашей западной культуре, будто ес- тественно объяснимое ценности не имеет. Эта вера происходит из утрирова- ния кантианской философии ценностей, которая в свою очередь является следствием идеалистического разделения мира на две части. Как уже указы- валось, страх перед причинностью, о котором мы только что говорили, яв- ляется одним из эмоционально мотивированных оснований для высокой оценки непознаваемого; однако здесь замешаны и другие неосознанные факторы. Непредсказуемо поведение Властителя, Отца, в образе которых всегда при- сутствует какая-то доля произвола и несправедливости. Непостижим приго- вор Божий. Если нечто можно естественным образом объяснить, им можно и овладеть; и вместе со своей непредсказуемостью оно часто теряет почти всю свою ужасность. Из перуна - который Зевс метал по своему произволу, не поддающемуся никакому разумению, - Бенждамен Франклин сделал простую электрическую искру, и громоотвод защищает от нее наши дома. Необоснованное опасение, что причинное постижение природы может ее развенчать, является вторым главным мотивом страха перед причинностью. Так возникает еще одна помеха исследованию, которая тем сильнее, чем вы- ше в человеке благоговение перед красотой и величием Вселенной, чем прекраснее и значительнее кажется ему какое-то явление природы. Запрет исследований, происходящий из этой трагической причины, тем опаснее, что он никогда не переступает порог сознания. Спросите - и каж- дый с чистой совестью отрекомендуется поклонником естественных наук. Бо- лее того, такие люди могут и сами быть крупными исследователями в ка- кой-то ограниченной области; но в подсознании они решительно настроены не заходить в попытках научного исследования в границы того, к чему от- носятся с благоговением. Возникающая таким образом ошибка состоит не в том, что допускается существование непознаваемого. Никто не знает лучше самих ученых, что человеческое познание не безгранично; но оно постоянно доказывает, что мы не знаем, где проходит, его граница. В глубь Приро- ды, - писал Кант, - проникают исследование и анализ ее явлений. Неиз- вестно, как далеко это может повести в будущем. Возникающее подобным образом препятствие к исследованию является совершенно произвольной гра- ницей между познаваемым и уже не познаваемым. Многие отличные натуралис- ты испытывали такое благоговение перед жизнью и ее особенностями, что проводили границу у ее возникновения. Они предполагали особую жизненную силу, некий направляющий всесоздающий фактор, который нельзя признать ни необходимым, ни достаточным для научного объяснения. Другие проводят границу там, где, по их ощущению, человеческое достоинство требует прек- ратить все попытки естественного объяснения. Как относится или как должен относиться к действительным границам че- ловеческого познания настоящий ученый, я понял в ранней молодости из высказывания одного крупного биолога, которое наверняка не было обдумано заранее. Никогда не забуду, как Альфред Кюн делал однажды доклад в Австрийской академии наук и закончил его словами Гете: Высшее счастье мыслящего человека - постичь постижимое и спокойно почитать непостижи- мое. Сказав это, он на миг задумался, потом протестующе поднял руку и звонко, перекрывая уже начавшиеся аплодисменты, воскликнул: Нет, госпо- да! Не спокойно, а не спокойно! Настоящего естествоиспытателя можно оп- ределить именно по его способности уважать то постижимое, которое ему удалось постичь, не меньше чем прежде. Ведь именно из этого вырастает для него возможность хотеть, чтобы было постигнуто то, что кажется не- постижимым; он совершенно не боится развенчать природу проникновением в причины ее явлений. Впрочем, природа - после научного объяснения како- го-либо из ее процессов - никогда не оставалась в положении ярмарочного шарлатана, потерявшего репутацию волшебника. Естественно-причинные взаи- мосвязи всегда оказывались еще прекраснее и значительнее, чем самые кра- сивые мифические толкования. Знаток природы не может испытывать благоговения к непознаваемому, сверхъестественному; для него существует лишь одно чудо, и состоит оно в том, что решительно все в мире, включая и наивысший расцвет жизни, воз- никло без чудес в обычном смысле этого слова. Вселенная утратила бы для него свое величие, если бы ему пришлось узнать, что какое-то явление - скажем, поведение благородного человека, направляемое разумом и моралью, - может происходить лишь при нарушении вездесущих и всемогущих законов единого Всего. Чувство, которое испытывает натуралист по отношению к великому единству законов природы, нельзя выразить лучше, чем словами: Две вещи наполняют душу все новым и растущим изумлением: звездное небо надо мною и моральный закон во мне. Изумление и благоговение не помешали Иммануи- лу Канту найти естественное объяснение закономерностям звездного неба, и притом именно такое, которое исходит из его происхождения. Мы и мо- ральный закон рассматриваем не как нечто данное a priori, но как нечто возникшее естественным путем, - точно так же, как он рассматривал законы неба. Он ничего не знал о великом становлении органического мира. Быть может, он согласился бы с нами? 13. СЕ ЧЕЛОВЕК Я на то, с ноги снимая свой сапог, ему ответил: Это, Демон, страшный символ человека: вот нога из грубой кожи; то, что больше не природа, но и в дух не превратилось; нечто меж звериной лапой и сандалией Гермеса. Христиан Моргенштерн Предположим, что некий беспристрастный этолог сидит на какой-то дру- гой планете, скажем на Марсе, и наблюдает социальное поведение людей с помощью зрительной трубы, увеличение которой слишком мало, чтобы можно было узнавать отдельных людей и прослеживать их индивидуальное поведе- ние, но вполне достаточно, чтобы наблюдать такие крупные события, как переселение народов, битвы и т.п. Ему никогда не пришло бы в голову, что человеческое поведение направляется разумом или, тем более, ответствен- ной моралью. Если предположить, что наш внеземной наблюдатель - это чисто интел- лектуальное существо, которое само лишено каких-либо инстинктов и ничего не знает о том, как функционируют инстинкты вообще и агрессия в частнос- ти, и каким образом их функции могут нарушаться, ему было бы очень не- легко понять историю человечества. Постоянно повторяющиеся события этой истории нельзя объяснить, исходя из человеческого разума. Сказать, что они обусловлены тем, что обычно называют человеческой натурой, - это пустые слова. Разумная, но нелогичная человеческая натура заставляет две нации состязаться и бороться друг с другом, даже когда их не вынуждает к этому никакая экономическая причина; она подталкивает к ожесточенной борьбе две политические партии или религии, несмотря на поразительное сходство их программ всеобщего благополучия; она заставляет какого-ни- будь Александра или Наполеона жертвовать миллионами своих подданных ради попытки объединить под своим скипетром весь мир. Примечательно, что в школе мы учимся относиться к людям, совершавшим все эти дикости, с ува- жением; даже почитать их как великих мужей. Мы приучены покоряться так называемой политической мудрости государственных руководителей - и нас- только привыкли ко всем таким явлениям, что большинство из нас не может понять, насколько глупо, насколько вредно для человечества историческое поведение народов. Но если осознать это, невозможно уйти от вопроса: как же получается, что предположительно разумные существа могут вести себя столь неразумно? Совершенно очевидно, что здесь должны действовать какие-то подавляющие сильные факторы, способные полностью вырывать управление у человеческого разума и, кроме того, совершенно не способные учиться на опыте. Как ска- зал Гегель, уроки истории учат нас, что народы и правительства ничему не учатся у истории и не извлекают из нее никаких уроков. Все эти поразительные противоречия находят естественное объяснение и полностью поддаются классификаци, если заставить себя осознать, что со- циальное поведение людей диктуется отнюдь не только разумом и культурной традицией, но по-прежнему подчиняется еще и тем закономерностям, которые присущи любому филогенетически возникшему поведению; а эти закономернос- ти мы достаточно хорошо узнали, изучая поведение животных. Предположим теперь, что наш наблюдатель-инопланетянин - это опытный этолог, досконально знающий все, что кратко изложено в предыдущих гла- вах. Тогда он должен сделать неизбежный вывод, что с человеческим об- ществом дело обстоит почти так же, как с обществом крыс, которые так же социальны и миролюбивы внутри замкнутого клана, но сущие дьяволы по от- ношению к сородичу, не принадлежащему к их собственной партии. Если бы наш наблюдатель на Марсе узнал еще и о демографическом взрыве, о том, что оружие становится все ужаснее, а человечество разделилось на нес- колько политических лагерей, - он оценил бы наше будущее не более опти- мистично, чем будущее нескольких враждебных крысиных стай на почти опус- тошенном корабле. Притом этот прогноз был бы еще слишком хорош, так как о крысах можно предсказать, что после Великого Истребления их останется достаточно, чтобы сохранить вид; в отношении людей, если будет использо- вана водородная бомба, это весьма проблематично. В символе Древа Познания заключена глубокая истина. Знание, выросшее из абстрактного мышления, изгнало человека из рая, в котором он, бездумно следуя своим инстинктам, мог делать все, чего ему хотелось. Происходящее из этого мышления вопрошающее экспериментирование с окружающим миром подарило человеку его первые орудия: огонь и камень, зажатый в руке. И он сразу же употребил их для того, чтобы убивать и жарить своих собратьев. Это доказывают находки на стоян- ках синантропа: возле самых первых следов использования огня лежат разд- робленные и отчетливо обожженные человеческие кости. Абстрактное мышле- ние дало человеку господство над всем вневидовым окружением и тем самым спустило с цепи внутривидовой отбор; а мы уже знаем, к чему это обычно приводит. В послужной список такого отбора нужно, наверно, занести и ту гипертрофированную агрессивность, от которой мы страдаем и сегодня. Дав человеку словесный язык, абстрактное мышление одарило его возмож- ностью передачи над-индивидуального опыта, возможностью культурного раз- вития; но это повлекло за собой настолько резкие изменения в условиях его жизни, что приспособительная способность его инстинктов потерпела крах. Можно подумать, что каждый дар, достающийся человеку от его мышления, в принципе должен быть оплачен какой-то опасной бедой, которая неизбежно идет следом. На наше счастье, это не так, потому что из абстрактного мышления вы- растает и та разумная ответственность человека, на которой только и ос- нована надежда управиться с постоянно растущими опасностями. Чтобы придать какую-то обозримость моему представлению о современном биологическом состоянии человечества, я хочу рассмотреть отдельные угро- жающие ему опасности в той же последовательности, в какой они перечисле- ны выше, а затем перейти к обсуждению ответственной морали, ее функций и пределов ее действенности. В главе о моралеподобном поведении мы уже слышали о тех тормозящих механизмах, которые сдерживают агрессию у различных общественных живот- ных и предотвращают ранение или смерть сородича. Как там сказано, ес- тественно, что эти механизмы наиболее важны и потому наиболее развиты у тех животных, которые в состоянии легко убить существо примерно своего размера. Ворон может выбить другому глаз одним ударом клюва, волк может однимединственньш укусом вспороть другому яремную вену. Если бы надежные запреты не предотвращали этого - давно не стало бы ни воронов, ни вол- ков. Голубь, заяц и даже шимпанзе не в состоянии убить себе подобного одним-единственным ударом или укусом. К тому же добавляется способность к бегству, развитая у таких не слишком вооруженных существ настолько, что позволяет им уходить даже от профессиональных хищников, которые в преследовании и в убийстве более сильны, чем любой, даже самый быстрый и сильный сородич. Поэтому на свободной охотничьей тропе обычно не бывает, чтобы такое животное могло серьезно повредить себе подобного; и соот- ветственно нет селекционного давления, которое бы вырабатывало запреты убийства. Если тот, кто держит животных, к своей беде и к беде своих пи- томцев, не принимает всерьез внутривидовую борьбу совершенно безобидных тварей - он убеждается, что таких запретов действительно не существует. В неестественных условиях неволи, где побежденный не может спастись бегством, постоянно происходит одно и то же: победитель старательно до- бивает его - медленно и ужасно. В моей книге Кольцо царя Соломона в главе Мораль и оружие описано, как горлица - символ всего самого мир- ного, - не имеющая этих запретов, может замучить до смерти своего собра- та. Легко себе представить, что произошло бы, если бы игра природы одари- ла какого-нибудь голубя вороньим клювом. Положение такого выродка, наверно, было бы совершенно аналогично по- ложению человека, который только что обнаружил возможность использовать острый камень в качестве оружия. Поневоле содрогнешься при мысли о су- ществе, возбудимом, как шимпанзе, с такими же внезапными вспышками ярос- ти - и с камнем, зажатым в руке. Общераспространенное мнение, которого придерживаются даже многие спе- циалисты в этой области, сводится к тому, что все человеческое поведе- ние, служащее интересам не индивида, а общества, диктуется осознанной ответственностью. Такое мнение ошибочно; что мы и покажем на конкретных примерах в этой главе. Наш общий с шимпанзе предок наверняка был по меньшей мере так же предан своему другу, как дикий гусь или галка, а уж тем более волк или павиан; несомненно, что он с таким же презрением к смерти был готов отдать свою жизнь, вставая на защиту своего сообщества, так же нежно и бережно относился к молодым сородичам и обладал такими же запретами убийства, как и все эти животные. На наше счастье, мы тоже в полной мере унаследовали соответствующие животные инстинкты. Антропологи, которые занимались образом жизни австралопитека и афри- канского человека, заявляют, что эти предки - поскольку они жили охотой на крупную дичь - передали человечеству опасное наследство природы хищ- ника. В этом утверждении заключено опасное смешение двух понятий - хищ- ного животного и каннибала, - в то время как эти понятия почти полностью исключают друг друга; каннибализм представляет у хищников крайне редкое исключение. В действительности можно лишь пожалеть о том, что человек как раз не имеет натуры хищника. Большая часть опасностей, которые ему угрожают, происходит от того, что по натуре он сравнительно безобидное всеядное существо; у него нет естественного оружия, принадлежащего его телу, которым он мог бы убить крупное животное. Именно потому у него нет и тех механизмов безопаснос- ти, возникших в процессе эволюции, которые удерживают всех профессио- нальных хищников от применения оружия против сородичей. Правда, львы и волки иногда убивают чужих сородичей, вторгшихся на территорию их груп- пы; может случиться даже, что во внезапном приступе ярости неосторожным укусом или ударом лапы убьют члена собственной группы, как это иногда происходит, по крайней мере в неволе. Однако подобные исключения не должны заслонять тот важный факт, что все тяжеловооруженные хищники та- кого рода должны обладать высокоразвитыми механизмами торможения, кото- рые - как уже сказано в главе о моралеподобном поведении - препятствуют самоуничтожению вида. В предыстории человека никакие особенно высокоразвитые механизмы для предотвращения внезапного убийства не были нужны: такое убийство было попросту невозможно. Нападающий, убивая свою жертву, мог только царапать, кусать или ду- шить; причем жертва имела более чем достаточную возможность апеллировать к тормозам агрессивности нападающего - жестами покорности и испуганным криком. Понятно, что на слабо вооруженных животных не действовало селек- ционное давление, которое могло бы вызывать к жизни те сильные и надеж- ные запреты применять оружие, какие попросту необходимы для выживания видов, обладающих оружием опасным. Когда же изобретение искусственного оружия открыло новые возможности убийства, - прежнее равновесие между сравнительно слабыми запретами агрессии и такими же слабыми возможностя- ми убийства оказалось в корне нарушено. Человечество уничтожило бы себя уже с помощью самых первых своих ве- ликих открытий, если бы не одно замечательное совпадение: возможность открытий, изобретений и великий дар ответственности в равной степени яв- ляются плодами одной и той же сугубо человеческой способности, способ- ности задавать вопросы. Человек не погиб в результате своих собственных открытий - по крайней мере до сих пор - только потому, что он способен поставить перед собой вопрос о последствиях своих поступков - и ответить на него. Этот уникальный дар не принес человечеству гарантий против са- моуничтожении. Хотя со времени открытия камня выросли и моральная от- ветственность, и вытекающие из нее запреты убийства, но, к сожалению, в равной мере возросла и легкость убийства, а главное - утонченная техника убийства привела к тому, что последствия деяния уже не тревожат того, кто его совершил. Расстояние, на котором действует все огнестрельное оружие, спасает убийцу от раздражающей ситуации, которая в другом случае оказалась бы в чувствительной близости от него, во всей ужасной отврати- тельности последствий. Эмоциональные глубины нашей души попросту не при- нимают к сведению, что сгибание указательного пальца при выстреле разво- рачивает внутренности другого человека. Ни один психически нормальный человек не пошел бы даже на охоту, если бы ему приходилось убивать дичь зубами и ногтями. Лишь за счет отгораживания наших чувств становится возможным, чтобы человек, который едва ли решился бы дать вполне заслу- женный шлепок хамоватому ребенку, вполне способен нажать пусковую кнопку ракетного оружия или открыть бомбовые люки, обрекая сотни самых прекрас- ных детей на ужасную смерть в огне. Бомбовые ковры расстилали добрые, хорошие, порядочные отцы - факт ужасающий, сегодня почти неправдоподоб- ный! Демагоги обладают, очевидно, очень хорошим, хотя и только практи- ческим знанием инстинктивного поведения людей - они целенаправленно, как важное орудие, используют отгораживание подстрекаемой партии от раздра- жающих ситуаций, тормозящих агрессивность. С изобретением оружия связано господство внутривидового отбора и все его жуткие проявления. В третьей главе, где речь шла о видосохраняющей функции агрессии, и в десятой - об организации сообщества крыс - я дос- таточно подробно разъяснил, как конкуренция сородичей, если она действу- ет без связи с вневидовым окружением, может повести к самым странным и нецелесообразным уродствам. Мой учитель Хейнрот для иллюстрации такого вредного воздействия при- водил в пример крылья аргус-фазана и темп работы в западной цивилизации. Как уже упоминалось, я считаю, что и гипертрофия человеческого агрессив- ного инстинкта - это следствие той же причины. В 1955 году я писал в небольшой статье Об убийстве сородича: Я ду- маю - специалистам по человеческой психологии, особенно глубинной, и психоаналитикам следовало бы это проверить, - что сегодняшний цивилизо- ванный человек вообще страдает от недостаточной разрядки инстинктивных агрессивных побуждений. Более чем вероятно, что пагубные проявления че- ловеческого агрессивного инстинкта, для объяснения которых Зигмунд Фрейд предположил особый инстинкт смерти, основаны просто-напросто на том, что внутривидовой отбор в далекой древности снабдил человека определенной мерой агрессивности, для которой он не находит адекватного выхода при современной организации общества. Если в этих словах чувствуется легкий упрек, сейчас я должен решительно взять его назад. К тому времени, когда я это писал, уже были психоаналитики, совершенно не верившие в инстинкт смерти и объяснявшие самоуничтожительные проявления агрессии как наруше- ния инстинкта, который в принципе должен поддерживать жизнь. Я даже поз- накомился с человеком, который уже в то время - в полном соответствии с только что изложенной постановкой вопроса - изучал проблему гипертрофи- рованной агрессивности, обусловленной внутривидовым отбором. Сидней Марголин, психиатр и психоаналитик из Денвера, штат Колорадо, провел очень точное психоаналитическое и социально-психологическое исс- ледование на индейцах прерий, в частности из племени юта, и показал, что эти люди тяжко страдают от избытка агрессивных побуждений, которые им некуда деть в условиях урегулированной жизни сегодняшней индейской ре- зервации в Северной Америке. По мнению Марголина, в течение сравнительно немногих столетий - во время которых индейцы прерий вели дикую жизнь, состоявшую почти исключи- тельно из войн и грабежей, - чрезвычайно сильное селекционное давление должно было заметно усилить их агрессивность. Вполне возможно, что зна- чительные изменения наследственной картины были достигнуты за такой ко- роткий срок; при жестком отборе породы домашних животных меняются так же быстро. Кроме того, в пользу предположения Марголина говорит то, что индей- цы-юта, выросшие при другом воспитании, страдают так же, как их старшие соплеменники, - а также и то, что патологические проявления, о которых идет речь, известны только у индейцев из прерий, племена которых были подвержены упомянутому процессу отбора. Индейцы-юта страдают неврозами чаще, чем какие-либо другие группы лю- дей; и Марголин обнаружил, что общей причиной этого заболевания оказыва- ется постоянно подавленная агрессивность. Многие индейцы чувствуют себя больными и говорят, что они больны, но на вопрос, в чем же состоит их болезнь, не могут дать никакого ответа, кроме одного: Но ведь я - юта! Насилие и убийство по отношению к чужим - в порядке вещей; по отношению к соплеменникам, напротив, оно крайне редко, поскольку запрещено табу, безжалостную суровость которого так же легко понять из предыдущей исто- рии юта: племя, находившееся в состоянии беспрерывной войны с белыми и с соседними племенами, должно было любой ценой пресекать ссоры между свои- ми членами. Убивший соплеменника был обязан, согласно традиции, покон- чить с собой. Эта заповедь оказалась в силе даже для юта-полицейского, который, пытаясь арестовать соплеменника, застрелил его при вынужденной обороне. Тот, напившись, ударил своего отца ножом и попал в бедренную артерию, что вызывало смерть от потери крови. Когда полицейский получил приказ арестовать убийцу, - хотя о предумышленном убийстве не было и ре- чи, - он обратился к своему бледнолицему начальнику с рапортом. Аргумен- тировал он так: преступник хочет умереть, он обязан совершить самоу- бийство и теперь наверняка совершит его таким образом, что станет сопро- тивляться аресту и вынудит его, полицейского, его застрелить. Но тогда и самому полицейскому придется покончить с собой. Поскольку более чем не- дальновидный сержант настаивал на своем распоряжении - трагедия развива- лась, как и было предсказано. Этот и другие протоколы Марголина читают- ся, как древнегреческие трагедии, в которых неотвратимая судьба вынужда- ет людей быть виновными и добровольно искупать невольно совершенные гре- хи. Объективно и убедительно, даже доказательно говорит за правильность марголинской интерпретации такого поведения юта их предрасположенность к несчастным случаям. Доказано, что предрасположенность к авариям является следствием по- давленной агрессивности; у индейцев-юта норма автомобильных аварий чудо- вищно превышает норму любой другой группы автомобилистов. Кому приходи- лось когда-нибудь вести скоростную машину, будучи в состоянии ярости, тот знает - если только он был при этом способен к самонаблюдению, - насколько сильно проявляется в такой ситуации склонность к самоуничтожа- ющим действиям. По-видимому, и выражение инстинкт смерти произошло от таких особых случаев. Разумеется, внутривидовой отбор и сегодня действует в нежелательном направлении, но обсуждение всех этих явлений увело бы нас слишком далеко от темы агрессии. Отбор так же интенсивно поощряет инстинктивную подоп- леку накопительства, тщеславия и проч., как подавляет простую порядоч- ность. Нынешняя коммерческая конкуренция грозит вызвать по меньшей мере такую же ужасную гипертрофию упомянутых побуждений, какую у внутривидо- вой агрессии вызвало военное состязание людей каменного века. Счастье лишь в том, что выигрыш богатства и власти не ведет к много- численности потомства, иначе положение человечества было бы еще хуже. Кроме действия оружия и внутривидового отбора, головокружительно рас- тущий темп развития - это третий источник бед, который человечество должно принимать в расчет, пользуясь великим даром своего абстрактного мышления. Из абстрактного мышления и всех его результатов - прежде всего из символики словесной речи - у людей выросла способность, которой не дано ни одному другому существу. Когда биолог говорит о наследовании приобретенных признаков, то он имеет в виду лишь приобретенное изменение наследственности, генома. Он совершенно не задумывается о том, что нас- ледование имело - уже за много веков до Грегора Менделя - юридический смысл, и что это слово поначалу применялось к биологическим явлениям по чистой аналогии. Сегодня это второе значение слова стало для нас нас- только привычным, что меня бы наверно не поняли, если бы я просто напи- сал: Только человек обладает способностью передавать по наследству при- обретенные качества. Я здесь имею в виду следующее: если человек, скажем, изобрел лук и стрелы - или украл их у более развитого соседа, - то в дальнейшем не только его потомство, но и все его сообщество имеет в распоряжении это оружие так же постоянно, как если бы оно было телесным органом, возник- шим в результате мутации и отбора. Использование этого оружия забудется не легче, чем станет рудиментарным какой-нибудь столь же жизненно важный орган. Даже если один-единственный индивид приобретает какую-то важную для сохранения вида особенность или способность, она тотчас же становится общим достоянием всей популяции; именно это и обусловливает упомянутое тысячекратное ускорение исторического процесса, который появился в мире вместе с абстрактным мышлением. Процессы приспосабливания, до сих пор поглощавшие целые геологические эпохи, теперь могут произойти за время нескольких поколений. На эволюцию, на филогенез - протекающий медленно, почти незаметно в сравнении с новыми процессами, - отныне накладывается история; над филогенетически возникшим сокровищем наследственности воз- вышается громадное здание исторически приобретенной и традиционно пере- даваемой культуры. Как применение оружия и орудий труда - и выросшее из него мировое господство человека, - так и третий, прекраснейший дар абстрактного мыш- ления влечет за собой свои опасности. Все культурные достижения человека имеют одно большое но: они касаются только тех его качеств и действий, которые подвержены влиянию индивидуальной модификации, влиянию обучения. Очень многие из врожденных поведенческих актов, свойственных нашему ви- ду, не таковы: скорость их изменения в процессе изменения вида осталась такой же, с какой изменяются все телесные признаки, с какой шел весь процесс становления до того, как на сцене появилось абстрактное мышле- ние. Что могло произойти, когда человек впервые взял в руку камень? Вполне вероятно, нечто подобное тому, что можно наблюдать у детей в возрасте двух-трех лет, а иногда и старше: никакой инстинктивный или моральный запрет не удерживает их от того, чтобы изо всей силы бить друг друга по голове тяжелыми предметами, которые они едва могут поднять. Вероятно, первооткрыватель камня так же мало колебался, стукнуть ли своего товари- ща, который его только что разозлил. Ведь он не мог знать об ужасном действии своего изобретения; врожденный запрет убийства тогда, как и те- перь, был настроен на его естественное вооружение. Смутился ли он, когда его собрат по племени упал перед ним мертвым? Мы можем предположить это почти наверняка. Общественные высшие животные часто реагируют на внезапную смерть со- родича самым драматическим образом. Серые гуси стоят над мертвым другом с шипением, в наивысшей готовности к обороне. Это описывает Хейнрот, ко- торый однажды застрелил гуся в присутствии его семьи. Я видел то же са- мое, когда египетский гусь ударил в голову молодого серого; тот, шата- ясь, добежал до родителей и тотчас умер от мозгового кровоизлияния. Ро- дители не могли видеть удара и потому реагировали на падение и смерть своего ребенка точно так же. Мюнхенский слон Вастл, который без како- го-либо агрессивного умысла, играя, тяжело ранил своего служителя, - пришел в величайшее волнение и встал над раненым, защищая его, чем, к сожалению, помешал оказать ему своевременную помощь. Бернхард Гржимек рассказывал мне, что самец шимпанзе, который укусил и серьезно поранил его, пытался стянуть пальцами края раны, когда у него прошла вспышка ярости. Вполне вероятно, что первый Каин тотчас же понял ужасность своего поступка. Довольно скоро должны были пойти разговоры, что если убивать слишком много членов своего племени - это поведет к нежелательному ос- лаблению его боевого потенциала. Какой бы ни была воспитательная кара, предотвращавшая беспрепятственное применение нового оружия, во всяком случае, возникла какая-то, пусть примитивная, форма ответственности, ко- торая уже тогда защитила человечество от самоуничтожения. Таким образом, первая функция, которую выполняла ответственная мораль в истории человечества, состояла в том, чтобы восстановить утраченное равновесие между вооруженностью и врожденным запретом убийства. Во всех прочих отношениях требования разумной ответственности могли быть у пер- вых людей еще совсем простыми и легко выполнимыми. Рассуждение не будет слишком натянутым, если мы предположим, что пер- вые настоящие люди, каких мы знаем из доисторических эпох - скажем, кро- маньонцы, - обладали почти в точности такими же инстинктами, такими же естественными наклонностями, что и мы; что в организации своих сообществ и в столкновениях между ними они вели себя почти так же, как некоторые еще и сегодня живущие племена, например папуасы центральной Новой Гви- неи. У них каждое из крошечных селений находится в постоянном состоянии войны с соседями, в отношениях взаимной умеренной охоты за головами. Умеренность, как ее определяет Маргарэт Мид, состоит в том, что не предпринимаются организованные разбойничьи походы с целью добычи вожде- ленных человеческих голов, а лишь при оказии, случайно встретив на гра- нице своей области какую-нибудь старуху или пару детей, зовут с собой их головы. Ну а теперь - предполагая наши допущения верными - представим себе, что мужчина живет в таком сообществе с десятком своих лучших друзей, с их женами и детьми. Все мужчины неизбежно должны стать побратимами; они - друзья в самом настоящем смысле слова, каждый не раз спасал другому жизнь. И хотя между ними возможно какое-то соперничество из-за главенства, из-за девушек и т.д., - как бывает, скажем, у мальчишек в школе, - оно неизбежно отходит на задний план перед постоянной необходимостью вместе защищаться от враждебных соседей. А сражаться с ними за само существование своего со- общества приходилось так часто, что все побуждения внутривидовой агрес- сии насыщались с избытком. Я думаю, что при таких обстоятельствах в этом содружестве из пятнадцати мужчин, любой из нас уже по естественной склонности соблюдал бы десять заповедей Моисея по отношению к своему то- варищу и не стал бы ни убивать его, ни клеветать на него, ни красть жену его или что бы там ни было, ему принадлежащее. Безо всяких сомнений, каждый по естественной склонности стал бы чтить не только отца своего и мать, но и вообще всех старых и мудрых, что и происходит, по Фрезер Дар- линг, уже у оленей, и уж тем более у приматов, как явствует из наблюде- ний Уошбэрна, Деворэ и Кортландта. Иными словами, естественные наклонности человека не так уж и дурны. От рождения человек вовсе не так уж плох, он только недостаточно хорош для требований жизни современного общества. Уже само увеличение количества индивидов, принадлежащих к одному и тому же сообществу, должно иметь два результата, которые нарушают равно- весие между важнейшими инстинктами взаимного притяжения и отталкивания, т.е. между личными узами и внутривидовой агрессией. Вопервых, для личных уз вредно, когда их становится слишком много. Старинная мудрая пословица гласит, что по-настоящему хороших друзей у человека много быть не может. Большой выбор знакомых, который неизбежно появляется в каждом более крупном сообществе, уменьшает прочность каждой отдельной связи. Во-вто- рых, скученность множества индивидов на малом пространстве приводит к притуплению всех социальных реакций. Каждому жителю современного большо- го города, перекормленному всевозможными социальными связями и обязан- ностями, знакомо тревожащее открытие, что уже не испытываешь той радос- ти, как ожидал, от посещения друга, даже если действительно любишь его и давно его не видел. Замечаешь в себе и отчетливую наклонность к ворч- ливому недовольству, когда после ужина еще звонит телефон. Возрастающая готовность к агрессивному поведению является характерным следствием ску- ченности; социологи-экспериментаторы это давно уже знают. К этим нежелательным последствиям увеличения нашего сообщества добав- ляются и невозможность разрядить весь объем агрессивных побуждений, предусмотренный для вида. Мир - это первейшая обязанность горожанина, а враждебная соседняя деревня, которая когда-то предлагала объект для высвобождения внутривидовой агрессии, ушла в далекое прошлое. Чем больше развивается цивилизация, тем менее благоприятны все пред- посылки для нормальных проявлений нашей естественной склонности к соци- альному поведению, а требования к нему постоянно возрастают: мы должны обращаться с нашим ближним как с лучшим другом, хотя, быть может, в жизни его не видели; более того, с помощью своего разума мы можем прек- расно сознавать, что обязаны любить даже врагов наших, - естественные наклонности никогда бы нас до этого не довели... Все проповеди аскетиз- ма, предостерегающие от того, чтобы отпускать узду инстинктивных побуж- дений, учение о первородном грехе, утверждающее, что человек от рождения порочен, - все это имеет общее рациональное зерно: понимание того, что человек не смеет слепо следовать своим врожденным наклонностям, а должен учиться властвовать над ними и ответственно контролировать их проявле- ния. Можно ожидать, что цивилизация будет развиваться все более ускоренным темпом - хотелось бы надеяться, что культура не будет от нее отставать, - ив той же мере будет возрастать и становиться все тяжелее бремя, воз- ложенное на ответственную мораль. Расхождение между тем, что человек го- тов сделать для общества, и тем, чего общество от него требует, будет расти; и ответственности будет все труднее сохранять мост через эту про- пасть. Эта мысль очень тревожит, потому что при всем желании не видно каких-либо селективных преимуществ, которые хоть один человек сегодня мог бы извлечь из обостренного чувства ответственности или из добрых ес- тественных наклонностей. Скорее следует серьезно опасаться, что нынешняя коммерческая организация общества своим дьявольским влиянием соперни- чества между людьми направляет отбор в прямо противоположную сторону. Так что задача ответственности постоянно усложняется и с этой стороны. Мы не облегчим ответственной морали решение всех этих проблем, перео- ценивая ее силу. Гораздо полезнее скромно осознать, что она - всего лишь компенсационный механизм, который приспосабливает наше инстинктив- ное наследие к требованиям культурной жизни и образует с ним функцио- нально единую систему. Такая точка зрения разъясняет многое из того, что непонятно при ином подходе. Мы все страдаем от необходимости подавлять свои побуждения; одни больше, другие меньше - по причине очень разной врожденной склонности к социальному поведению. По доброму, старому психиатрическому определению, психопат - это че- ловек, который либо страдает от требований, предъявляемых ему обществом, либо заставляет страдать само общество. Так что, в определенном смысле, все мы психопаты, поскольку навязанное общим благом отречение от собственных побуждений заставляет страдать каждого из нас. Но особенно это определение относится к тем людям, которые в результате ломаются и становятся либо невротиками, т.е. больными, либо преступниками. В соот- ветствии с этим точным определением, нормальный человек отличается от психопата - или добрый гражданин от преступника - вовсе не так резко, как здоровый от больного. Различие, скорее, аналогичное тому, какое су- ществует между человеком с компенсированной сердечной недостаточностью и больным, страдающим некомпенсированным пороком, сердце которого при возрастающей мышечной нагрузке уже не в состоянии справиться с недоста- точным закрыванием клапана или с его сужением. Это сравнение оправдыва- ется и тем, что компенсация требует затрат энергии. Такая точка зрения на ответственную мораль может разрешить противоре- чие в Кантовой концепции морали, которое поразило уже Фридриха Шиллера. Он говорил, что Гердер - это одухотвореннейший из всех кантианцев; восставал против отрицания какой-либо ценности естественных наклонностей в этике Канта и издевался над ней в замечательной эпиграмме: Я с радостью служу другу, но, к несчастью, делаю это по склонности, потому меня часто гложет мысль, что я не добро- детелен! Однако мы не только служим своему другу по собственной склон- ности, мы еще и оцениваем его дружеские поступки с точки зрения того, в самом ли деле теплая естественная склонность побудила его к такому пове- дению! Если бы мы были до конца последовательными кантианцами, то должны были бы поступать наоборот - и ценить, прежде всего, такого человека, который по натуре совершенно нас не переносит, но которого ответствен- ный вопрос к себе, вопреки его сердечной склонности, заставляет вести себя прилично по отношению к нам. Однако в действительности мы относимся к таким благодетелям в лучшем случае с весьма прохладным вниманием, а любим только того, кто относится к нам по-дружески потому, что это дос- тавляет ему радость, и если делает что-то для нас, то не считает, будто совершил нечто, достойное благодарности. Когда мой незабвенный учитель Фердинанд Хохштеттер в возрасте 71 года читал свою прощальную лекцию, тогдашний ректор Венского университета сердечно благодарил его за долгую и плодотворную работу. На эту благо- дарность Хохштеттер дал ответ, в котором сконцентрирован весь парадокс ценности - или ее отсутствия - естественных наклонностей. Он сказал так: Вы здесь благодарите меня за то, за что я не заслуживаю ни малейшей благодарности. Надо благодарить моих родителей, моих предков, которые дали мне в наследство именно такие, а не другие наклонности. Но если вы спросите меня, чем я занимался всю жизнь и в науке, и в преподавании, то я должен честно ответить: я, собственно, всегда делал то, что доставляло мне наибольшее удовольствие! Какое замечательное возражение! Этот великий натуралист, который - я это знаю совершенно точно - никогда не читал Канта, принимает здесь именно его точку зрения по поводу ценностной индифферентности естественных наклонностей; но в то же время примером своей ценнейшей жизни и работы приводит Кантово учение о ценностях к еще более полному абсурду, нежели Шиллер в своей эпиграм- ме. И выходом из этого противоречия становится очень простое решение ка- жущейся проблемы, если признать ответственную мораль компенсационным ме- ханизмом и не отрицать ценности естественных наклонностей. Если приходится оценивать поступки какого-то человека, в том числе и собственные, то - очевидно - они оцениваются тем выше, чем меньше соот- ветствовали простым и естественным наклонностям. Однако если нужно оце- нить самого человека - например, при выборе друзей, - с той же очевид- ностью предпочтение отдается тому, чье дружеское расположение определя- ется вовсе не разумными соображениями - как бы высокоморальны они ни бы- ли, - а исключительно чувством теплой естественной склонности. Когда мы подобным образом используем для оценки человеческих поступ- ков и самих людей совершенно разные критерии - это не только не пара- докс, но проявление простого здравого смысла. Кто ведет себя социально уже по естественной склонности, тому в обыч- ных обстоятельствах почти не нужны механизмы компенсации, а в случае нужды он обладает мощными моральными резервами. Кто уже в повседневных условиях вынужден тратить все сдерживающие силы своей моральной от- ветственности, чтобы держаться на уровне требований культурного общест- ва, - тот, естественно, гораздо раньше ломается при возрастании нагруз- ки. Энергетическая сторона нашего сравнения с пороком сердца и здесь подходит очень точно, поскольку возрастание нагрузки, при которой соци- альное поведение людей становится некомпенсированным, может быть самой различной природы, но так или иначе истощает силы. Мораль легче всего отказывает не под влиянием одиночного, резкого и чрезмерного испытания; легче всего это происходит под воздействием истощающего, долговременного нервного перенапряжения, какого бы рода оно ни было. Заботы, нужда, го- лод, страх, переутомление, крушение надежд и т.д. - все это действует одинаково. Кто имел возможность наблюдать множество людей в условиях та- кого рода - на войне или в заключении, - тот знает, насколько непредви- денно и внезапно наступает моральная декомпенсация. Люди, на которых, казалось, можно положиться как на каменную гору, неожиданно ломаются; а в других, не вызывавших особого доверия, открываются просто-таки неис- черпаемые источники сил, и они одним лишь своим примером помогают бес- численному множеству остальных сохранить моральную стойкость. Однако пе- режившие нечто подобное знают и то, что сила доброй воли и ее устойчи- вость - две независимые переменные. Осознав это, основательно учишься не чувствовать себя выше того, кто сломался раньше, чем ты сам. Наилучший и благороднейший в конце концов доходит до такой точки, что больше не мо- жет: Эли. Эли, ламма ассахфани? В соответствии с этикой Канта, только внутренний закон человеческого разума сам по себе порождает категоричес- кий императив в качестве ответа на ответственный вопрос к себе. Канто- вы понятия разум, рассудок и ум, интеллект отнюдь не идентичны. Для него само собой разумеется, что разумное создание просто не может хотеть причинить вред другому, подобному себе. В самом слове рас-судок этимо- логически заключена способность судить, входить в соглашение, иными словами - существование высоко ценимых социальных связей между всеми ра- зумными существами. Для Канта совершенно ясно и самоочевидно то, что для этолога нуждается в разъяснении: тот факт, что человек не хочет вредить другому. Великий философ предполагает здесь очевидным нечто, требующее объяснения, и это - хотя и вносит некоторую непоследовательность в вели- кий ход его мыслей - делает его учение более приемлемым для биолога. Тут появляется небольшая лазейка, через которую в изумительное здание его умозаключений - чисто рациональных - может пробраться чувство; иными словами - инстинктивная мотивация. Кант и сам не верил, что человек удерживается от каких-либо действий, к которым его побуждают естествен- ные склонности, чисто разумным пониманием логического противоречия в нормах его поступков. Совершенно очевидно, что необходим еще и эмоцио- нальный фактор, чтобы преобразовать некое чисто рассудочное осознание в императив или в запрет. Если мы уберем из нашего жизненного опыта эмоци- ональное чувство ценности - скажем, ценности различных ступеней эволю- 1 Господи, Господи, зачем оставил меня? - последние слова Христа; арамейская вставка в греческом и прочих текстах Евангелия. ции, - если для нас не будут представлять никакой ценности человек, человеческая жизнь и человечество в целом, то самый безукоризненный ап- парат нашего интеллекта останется мертвой машиной без мотора. Сам по се- бе он в состоянии лишь дать нам средство к достижению каким-то образом поставленной цели; но не может ни определить эту цель, ни отдать приказ к ее достижению. Если бы мы были нигилистами типа Мефистофеля и считали бы, что нет в мире вещи, стоящей пощады, - мы могли бы нажать пусковую кнопку водородной бомбы, и это никак бы не противоречило нормам нашего разумного поведения. Только ощущение ценности, только чувство присваивает знак плюс или минус ответу на наш категорический самовопрос и превращает его в им- ператив или в запрет. Так что и тот, и другой вытекают не из рассудка, а из прорывов той тьмы, в которую наше сознание не проникает. В этих сло- ях, лишь косвенно доступных человеческому разуму, унаследованное и усво- енное образуют в высшей степени сложную структуру, которая не только состоит в теснейшем родстве с такой же структурой высших животных, но в значительной своей части попросту ей идентична. По существу, наша отлич- на от той лишь постольку, поскольку у человека в усвоенное входит культурная традиция. Из структуры этих взаимодействий, протекающих почти исключительно в подсознании, вырастают побуждения ко всем нашим поступ- кам, в том числе и к тем, которые сильнейшим образом подчинены управле- нию нашего самовопрошающего разума. Так возникают любовь и дружба, все теплые чувства, понятие красоты, стремление к художественному творчеству и к научному познанию. Человек, избавленный от всего так сказать животного, лишенный подсознательных стремлений, человек как чисто разумное существо был бы отнюдь не анге- лом, скорее наоборот! Однако нетрудно понять, каким образом могло утвердиться мнение, будто все хорошее - и только хорошее, - что служит человеческому сообществу, обязано своим существованием морали, а все эгоистичные мотивы челове- ческого поведения, которые не согласуются с социальными требованиями, вырастают из животных инстинктов. Если человек задаст себе категори- ческий вопрос Канта: Могу ли я норму своего поведения возвысить до уровня естественного закона или при этом возникло бы нечто, противореча- щее разуму? - то все поведение, в том числе и инстинктивное, окажется в высшей степени разумным; при условии, что оно выполняет задачи сохране- ния вида, ради которых было создано Великими Конструкторами эволюции. Противоразумное возникает лишь в случае нарушения какого-либо инстинкта. Отыскать это нарушение - задача категорического вопроса, а компенсиро- вать - категорического императива. Если инстинкты действуют правильно, по замыслу конструкторов, вопрос к себе не сможет отличить их от Ра- зумного. В этом случае вопрос: Могу ли я возвысить норму моих поступков до уровня естественного закона? - имеет бесспорно положительный ответ, ибо эта норма уже сама является таким законом! Ребенок падает в воду, мужчина прыгает за ним, вытаскивает его, исс- ледует норму своего поступка и находит, что она - будучи возвышена до естественного закона - звучала бы примерно так: Когда взрослый самец Нолю 5ар1еп8 видит, что жизни детеныша его вида угрожает опасность, от которой он может его спасти, - он это делает. Находится такая абстрак- ция в каком-либо противоречии с разумом? Конечно же, нет! Спаситель может похлопать себя по плечу и гордиться тем, как разумно и морально он себя вел. Если бы он на самом деле занял- ся этими рассуждениями, ребенок давно бы уже утонул, прежде чем он прыг- нул бы в воду. Однако человек - по крайней мере принадлежащий нашей за- падной культуре - крайне неохотно узнает, что действовал он чисто инс- тинктивно, что каждый павиан в аналогичной ситуации сделал бы то же са- мое. Древняя китайская мудрость гласит, что не все люди есть в зверях, но все звери есть в людях. Однако из этого вовсе не следует, что этот зверь в человеке с самого начала являет собой нечто злое и опасное, по возможности подлежащее искоренению. Существует одна человеческая реак- ция, в которой лучше всего проявляется, насколько необходимо может быть безусловно животное поведение, унаследованное от антропоидных предков, причем именно для поступков, которые не только считаются сугубо челове- ческими и высокоморальными, но и на самом деле являются таковыми. Эта реакция - так называемое воодушевление. Уже само название, которое соз- дал для нее немецкий язык, подчеркивает, что человеком овладевает нечто очень высокое, сугубо человеческое, а именно - дух. Греческое слово эн- тузиазм означает даже, что человеком владеет бог. Однако в действи- тельности воодушевленным человеком овладевает наш давний друг и недавний враг - внутривидовая агрессия в форме древней и едва ли сколь-нибудь сублимированной реакции социальной защиты, В соответствии с этим, вооду- шевление пробуждается с предсказуемостью рефлекса во всех внешних ситуа- циях, требующих вступления в борьбу за какие-то социальные ценности, особенно за такие, которые освящены культурной традицией. Они могут быть представлены конкретно - семья, нация, Alma Mater или спортивная команда - либо абстрактными понятиями, как прежнее величие студенческих корпора- ций, неподкупность художественного творчества или профессиональная этика индуктивного исследования. Я одним духом называю подряд разные вещи - которые кажутся ценными мне самому или, непонятно почему, видятся такими другим людям - со специальным умыслом показать недостаток избирательнос- ти, который при случае позволяет воодушевлению стать столь опасным. В радражающих ситуациях, которые наилучшим образом вызывают воодушев- ление и целенаправленно создаются демагогами, прежде всего должна при- сутствовать угроза высоко почитаемым ценностям. Враг, или его муляж, мо- гут быть выбраны почти произвольно, и - подобно угрожаемым ценностям - могут быть конкретными или абстрактными. Эти евреи, боши, гунны, эксплуататоры, тираны и т.д. годятся так же, как мировой капитализм, большевизм, фашизм, империализм и многие другие измы. Во-вторых, к раздражающей ситуации такого рода относится и по возможности увлекающая за собой фигура вождя, без которой, как из- вестно, не могут обойтись даже самые антифашистски настроенные демагоги, ибо вообще одни и те же методы самых разных политических течений обраще- ны к инстинктивной природе человеческой реакции воодушевления, которую можно использовать в своих целях. Третьим, и почти самым важным фактором воодушевления является еще и по возможности наибольшее количество увле- ченных. Закономерности воодушевления в этом пункте совершенно идентичны закономерностям образования анонимных стай, описанным в 8-й главе: увле- кающее действие стаи растет, повидимому, в геометрической прогрессии при увеличении количества индивидов в ней. Каждый сколь-нибудь чувствительный человек знает, какие субъективные ощущения сопровождают эту реакцию. Прежде всего она характеризуется качеством чувства, известного под именем воодушевления. По спине и - как выясняется при более внимательном наблюдении - по наружной поверхности рук пробегает священный трепет. Человек чувствует себя вышедшим из всех связей повседневного мира и под- нявшимся над ними; он готов все бросить, чтобы повиноваться зову Священ- ного Долга. Все препятствия, стоящие на пути к выполнению этого долга, теряют всякую важность; инстинктивные запреты калечить и убивать сороди- чей утрачивают, к сожалению, большую часть своей силы. Разумные сообра- жения, любая критика или встречные доводы, говорящие против действий, диктуемых воодушевлением, заглушаются за счет того, что замечательная переоценка всех ценностей заставляет их казаться не только не основа- тельными, но и просто ничтожными и позорными. Короче, как это прекрасно выражено в украинской пословице: Колы пра- пор в'эться, про голову нэйдэться. С этими переживаниями коррелируются объективно наблюдаемые явления: повышается тонус всех поперечнополосатых мышц, осанка становится более напряженной, руки несколько приподнимаются в стороны и слегка поворачи- ваются внутрь, так что локти выдвигаются наружу. Голова гордо поднята, подбородок выдвинут вперед, а лицевая мускулатура создает совершенно оп- ределенную мимику, всем нам известную из кинофильмов, - героическое ли- цо. На спине и по наружной поверхности рук топорщатся кожные волосы - именно это и является объективной стороной пресловутого священного тре- пета. 1 Wenn die Fahne fliegt, ist der Verstand in der Trompete! (нем.). Мы дали приблизительный вариант украинской пословицы и будем призна- тельны читателям, которые помогут уточнить текст этой поговорки. В священности этого трепета и в одухотворенности воодушевления усом- нится тот, кто видел соответствующие поведенческие акты самца шимпанзе, который с беспримерным мужеством выходит защищать свое стадо или семью. Он тоже выдвигает вперед подбородок, напрягает все тело и поднимает локти в стороны; у него тоже шерсть встает дыбом, что приводит к резкому и наверняка устрашающему увеличению контура его тела при взгляде спере- ди. Поворот рук внутрь совершенно очевидно предназначен для того, чтобы вывести наружу наиболее заросшую сторону и тем усилить упомянутый эф- фект. Общая комбинация осанки и вздыбленной шерсти служит тому же бле- фу, что и у горбящейся кошки: она выполняет задачу изобразить животное более крупным и опасным, чем на самом деле. Так что и наш священный трепет - это не что иное, как попытка взъерошить остатки некогда бывше- го меха. Что переживает обезьяна при своей социальной защитной реакции, этого мы не знаем; однако вполне вероятно, что она так же самоотверженно и ге- роически ставит на карту свою жизнь, как и воодушевленный человек. Нет сомнений в подлинной эволюционной гомологии реакций защиты стада у шим- панзе - и воодушевления у человека; более того, можно очень хорошо представить себе, как одно произошло из другого. Ведь и у нас те ценнос- ти, на защиту которых мы поднимаемся с воодушевлением, имеют прежде все- го общественную значимость. Если мы припомним сказанное в главе Привыч- ка, церемония и волшебство, покажется почти невероятным, что реакция, которая первоначально служила защите индивидуально знакомого, конкретно- го члена сообщества, все больше и больше брала под свою защиту над-инди- видуальные, передаваемые традицией культурные ценности, имеющие более долгую жизнь, нежели группы отдельных людей. Если наше мужественное выступление за то, что нам кажется высочайшей ценностью, протекает по тем же нервным путям, что и социальные защитные реакции наших антропоидных предков, - я воспринимаю это не как отрезвля- ющее напоминание, а как чрезвычайно серьезный призыв к самопознанию. Че- ловек, у которого такой реакции нет - это калека в смысле инстинктов, и я не хотел бы иметь его своим другом; но тот, кого увлекает слепая реф- лекторность этой реакции, представляет собой угрозу для человечества: он легкая добыча тех демагогов, которые умеют провоцировать раздража- ющие ситуации, вызывающие человеческую агрессивность, так же хорошо, как мы - разбираться в физиологии поведения наших подопытных животных. Когда при звуках старой песни или какого-нибудь марша по мне хочет пробежать священный трепет, - я обороняюсь от искушения и говорю себе, что шимпан- зе тоже производят ритмичный шум, готовясь к совместному нападению. Под- певать - значит класть палец в рот дьяволу. Воодушевление - это настоящий автономный инстинкт человека, как, ска- жем, инстинкт триумфального крика у серых гусей. Оно обладает своим собственным поисковым поведением, своими собственными вызывающими стиму- лами, и доставляет - как каждый знает по собственному опыту - настолько сильное удовлетворение, что противиться его заманчивому действию почти невозможно. Как триумфальный крик очень существенно влияет на социальную структуру серых гусей, даже господствует в ней, так и инстинкт воодушев- ленного боевого порыва в значительной степени определяет общественную и политическую структуру человечества. Оно не потому агрессивно и постоян- но готово к борьбе, что разделено на партии, враждебно противостоящие друг другу; оно структурировано именно таким образом потому, что это предоставляет раздражающую ситуацию, необходимую для разрядки социальной агрессии. Если бы какое-то вероучение на самом деле охватило весь мир, - пишет Эрих фон Хольст, - оно бы тотчас же раскололось по меньшей мере на два резко враждебных толкования (одно истинное, другое еретическое), и вражда и борьба процветали бы, как и раньше; ибо человечество, к сожа- лению, таково, каково оно есть. Таков Двуликий Янус - человек. Единственное существо, способное с во- одушевлением посвящать себя высшим целям, нуждается для этого в психофи- зиологической организации, звериные особенности которой несут в себе опасность, что оно будет убивать своих собратьев в убеждении, будто так надо для достижения тех самых высших целей. Се - человек! 14. НАДЕЮСЬ И ВЕРЮ Мне не мнится, что знанье могу предоставить, Чтоб исправить людей и на путь наставить. Гете В отличие от Фауста, я представляю себе, что мог бы преподать нечто такое, что исправит людей и наставит их на путь. Эта мысль не кажется мне слишком заносчивой. По крайней мере она менее заносчива, нежели об- ратная, - если та исходит не из убеждения, что сам не способен учить, а из предположения, что эти люди не способны понять новое учение. Такое бывает лишь в чрезвычайных случаях, когда какой-нибудь гений опережает свое время на века. Если современники кого-то слушают и даже читают его книги, можно с уверенностью утверждать, что это не гений. В лучшем случае он может потешить себя мыслью, что ему есть что ска- зать как раз по делу. Все, что может быть сказано, наилучшим образом действует как раз тогда, когда говорящий своими новыми идеями лишь чуть-чуть опережает слушателей. Тогда они реагируют мыслью: На самом деле, я сам должен был догадаться! Так что здесь не самомнение - наобо- рот: я искренне убежден, что в ближайшем будущем очень многие, может быть даже большинство, все сказанное в этой книге о внутривидовой агрес- сии и об опасностях, вытекающих для человечества из ее нарушений, будут принимать за самоочевидные и даже банальные истины. Когда я здесь вывожу следствия из содержания этой книги и, подобно древнегреческим мудрецам, свожу их в практический устав поведения, - мне наверняка нужно больше опасаться упреков в банальности, нежели обосно- ванных возражений. После того что сказано в предыдущей главе о современ- ном положении человечества, предлагаемые меры защиты от грозящих опас- ностей покажутся жалкими. Однако это отнюдь не говорит против пра- вильности сказанного. Исследование редко приводит к драматическим пере- менам в мировых событиях; такие перемены возможны разве что в смысле разрушения, поскольку новые открытия легко употребить во вред. Напротив, чтобы применить результаты исследований творчески и благотворно, требу- ется, как правило, не меньше остроумия и трудной кропотливой работы, чем для того, чтобы их получить. Первое и самое очевидное правило высказано уже в познай себя - это требование углубить понимание причин нашего собственного поведения. Нап- равления, в которых, по-видимому, будет развиваться прикладная этология, уже начинают определяться. Одно из них - это объективное физиологическое исследование возможностей разрядки агрессии в ее первоначальных формах на эрзац-объекты; и мы уже сегодня знаем, что пустая бочка из-под карби- да - это не самый лучший вариант. Второе - это исследование так называемой сублимации методами психоа- нализа. Можно ожидать, что и эта человеческая форма катарсиса существен- но поможет ослабить напряженные агрессивные побуждения. Даже на сегодняшнем скромном уровне наши знания о природе агрессии имеют некоторую практическую ценность. Она состоит хотя бы в том, что мы уже можем с уверенностью сказать, что не получится. После всего того, что мы узнали об инстинктах вообще и об агрессии в частности, два прос- тейших способа управляться с агрессией оказываются совершенно безнадеж- ными. Во-первых, ее наверняка нельзя исключить, избавляя людей от разд- ражающих ситуаций; и, во-вторых, с ней нельзя совладать, навесив на нее морально-мотивированный запрет. Обе эти стратегии так же хороши, как за- тяжка предохранительного клапана на постоянно подогреваемом котле для борьбы с избыточным давлением пара. Еще одно мероприятие, которое я считаю теоретически возможным, но крайне нежелательным, состояло бы в попытке избавиться от агрессивного инстинкта с помощью направленной евгеники. Мы знаем из предыдущей главы, что внутривидовая агрессия участвует в человеческой реакции воодушевле- ния, которое хотя и опасно, однако необходимо для достижения наивысших целей человечества. Мы знаем из главы о союзе, что агрессия у очень мно- гих животных - вероятно, так же и у человека - является необходимой сос- тавной частью личной дружбы. И наконец, в главе о Великом Парламенте Инстинктов очень подробно показано, насколько сложно взаимодействие раз- личных побуждений. Если бы одно из них, причем одно из сильнейших, полностью исчезло - последствия были бы непредсказуемы. Мы не знаем, насколько важны все по- веденческие акты человека, в которых агрессия принимает участие как мо- тивирующий фактор; не знаем, сколько их всего. Я подозреваю, что очень много. Всякое начинание, в самом изначальном и широком смысле слова; самоуважение, без которого, пожалуй, исчезло бы все, что человек делает с утра до вечера, начиная с ежедневного бритья и кончая наивысшими дос- тижениями в культуре и науке; все, что как-то связано с честолюбием, со стремлением к положению, и многое, многое другое, столь же необходимое, - все это было бы, вероятно, потеряно с исчезновением агрессивных побуж- дений из жизни людей. Исчезла бы, наверное, даже очень важная и сугубо человеческая способность - смеяться. Перечислению того, что не получится совершенно точно, я, к сожалению, могу противопоставить только такие мероприятия, успех которых мне всего лишь кажется возможным. Наиболее вероятен успех того катарсиса, который создается разрядкой агрессивности на эрзац-объект. Этим путем, как изложено в главе Союз, уже пошли и Великие Конструкторы, когда нужно было воспрепятствовать борьбе между определенными индивидами. Кроме того, здесь есть основания для оптимизма и потому, что каждый человек, сколь-нибудь способный к са- монаблюдению, в состоянии намеренно переориентировать свою пробудившуюся агрессию на подходящий эрзац-объект. Когда я - как рассказано в главе о спонтанности агрессии, - будучи в лагере для военнопленных, несмотря на тяжелейшую полярную болезнь, не ударил своего друга, а расплющил пустую жестянку из-под карбида, - это произошло наверняка лишь потому, что я знал симптомы инстинктивных напряжений. А когда моя тетушка, описанная в 7-й главе, была так непоколебимо уверена в безграничной испорченности своих горничных, - она упорствовала в своем заблуждении лишь потому, что ничего не знала о физиологических процессах, о коих идет речь. Понимание причинных связей нашего собствен- ного поведения может предоставить нашему разуму и морали действительную возможность властно проникнуть туда, где категорический императив, пре- доставленный самому себе, безнадежно рушится. Переориентирование агрессии - это самый простой и самый надежный спо- соб обезвредить ее. Она довольствуется эрзац-объектами легче, чем большинство других инстинктов, и находит в них полное удовлетворение. Уже древние греки знали понятие катарсиса, очищающей разрядки; а психоа- налитики прекрасно знают, какая масса похвальнейших поступков получает стимулы из сублимированной агрессии и приносит добавочную пользу за счет ее уменьшения. Разумеется, сублимация - это отнюдь не только прос- тое переориентирование. Есть существенная разница между человеком, кото- рый бьет кулаком по столу вместо физиономии собеседника, - и другим, ко- торый гнев, не израсходованный на своего начальника, переплавляет в воо- душевляющие боевые статьи, призывающие к благороднейшим целям. Особой ритуализованной формой борьбы, развившейся в культурной жизни людей, является спорт. Как и филогенетически возникшие турнирные бои, он предотвращает социально вредные проявления агрессии и одновременно под- держивает в состоянии готовности ее функцию сохранения вида. Однако кро- ме того, эта культурно-ритуализованная форма борьбы выполняет задачу, важность которой не с чем сравнить: она учит людей сознательному контро- лю, ответственной власти над своими инстинктивными боевыми реакциями. Рыцарственность спорта, которая сохраняется даже при сильных раздражени- ях, вызывающих агрессию, является важным культурным достижением челове- чества. Кроме того, спорт благотворен в том смысле, что создает возможности поистине воодушевленного соперничества между над-индивидуальными сооб- ществами. Он не только открывает замечательный клапан для накопившейся агрессии в ее более грубых, более индивидуальных и эгоистических прояв- лениях, но и позволяет полностью проявиться и израсходоваться ее более специализированной, сугубо коллективной форме. Борьба за иерархическое положение внутри группы, общий и трудный бой за вдохновляющую цель, му- жественное преодоление серьезных опасностей, не считающаяся с собствен- ной жизнью взаимопомощь и т.д. - это поведенческие акты, которые в пре- дыстории человечества имели высокую селективную ценность. Под уже опи- санным воздействием внутривидового отбора их ценность постоянно возрас- тала; и до самого последнего времени это опасным образом вело к тому, что многие доблестные, но простодушные люди вовсе не считали войну чем-то, достойным отвращения. Поэтому великое счастье, что все эти склонности находят полное удовлетворение в тяжелых видах спорта, как альпинизм, подводный спорт и т.п. Поиски большего, максимально междуна- родного и максимально опасного соперничества являются, по мнению Эрика фон Хольста, главным мотивом космических полетов, которые именно поэтому привлекают такой огромный общественный интерес Пусть бы так было и впредь! Такое соперничество между нациями благотворно не только потому, что дает возможность разрядки национальному воодушевлению; оно имеет еще два следствия, уменьшающие опасность войны. Во-первых, оно создает личное знакомство между людьми разных наций и партий; а во-вторых - объединяет людей тем, что они (в остальном имеющие очень мало общего) воодушевляют- ся одним и тем же идеалом. Эти две мощные силы противостоят агрессии, и нам необходимо остановиться на том, каким образом они осуществляют свое благотворное влияние и каким способом их можно активизировать. Из главы Союз мы уже знаем, что личное знакомство - это не только предпосылка сложных механизмов, тормозящих агрессию; оно уже само по се- бе способствует притуплению агрессивных побуждений. Анонимность значи- тельно облегчает прорывы агрессивности. Наивный человек испытывает чрез- вычайно пылкие чувства злобы, ярости по отношению к этим Иванам, этим фрицам, этим жидам, этим макаронникам... - т.е. к соседним народам, клички которых по возможности комбинируются с приставкой гады - . Такой человек может бушевать против них у себя за столом, но ему и в голову не придет даже простая невежливость, если он оказывается лицом к лицу с представителем ненавистной национальности. Разумеется, демагог прекрасно знает о тормозящем агрессивность действии личного знакомства и потому последовательно стремится предотвратить любые контакты между отдельными людьми тех сообществ, в которых хочет сохранить настоящую взаимную враж- ду. И стратеги знают, насколько опасно любое братание между окопами для боевого духа солдат. Я уже говорил, насколько высоко оцениваю практические знания демаго- гов в отношении инстинктивного поведения людей. И не могу предложить ни- чего лучшего, как перенять испытанные ими методы и использовать их для достижения наших целей. Если дружба между индивидами враждебных наций так пагубна для национальной вражды, как это предполагают демагоги, - очевидно, не без веских оснований, - значит, мы должны делать все, чтобы содействовать индивидуальной дружбе. Ни один человек не может ненавидеть народ, среди которого у него есть друзья. Нескольких выборочных проб такого рода бывает достаточно, чтобы возбудить справедливое недоверие к тем абстракциям, которые обычно сочи- няются о якобы типичных - и, разумеется, достойных ненависти - нацио- нальных особенностях этих русских, немцев или англичан. Насколько я знаю, мой друг Вальтер Роберт Корти был первым, кто предпринял серьезную попытку затормозить межнациональную агрессию с по- мощью интернациональной дружбы. Он собрал в своем знаменитом детском се- ле в Трогене, в Швейцарии, молодежь всех нацональностей, какие только смог отыскать, и объединил ребят совместной жизнью. Вот бы ему последо- вателей с большим размахом! Третья мера, за которую можно и должно браться сразу же, чтобы пре- дотвратить пагубные проявления одного из благороднейших человеческих инстинктов, - это разумное и критическое овладение реакцией воодушевле- ния, о которой мы говорили в предыдущей главе. И здесь тоже нам незачем стесняться использовать опыт традиционной демагогии; то, что служило во- енному психозу, мы обратим на дело добра и мира. Как мы уже знаем, в раздражающей ситуации, вызывающей воодушевление, присутствуют три неза- висимых друг от друга переменных фактора. Первый - нечто, в чем видят ценность и что надо защищать; второй - враг, который этой ценности угро- жает; и третий - среда сообщников, с которой человек чувствует себя за- одно, когда поднимается на защиту угрожаемой ценности. К этому может до- бавиться и какой-нибудь вождь, призывающий к священной борьбе, но этот фактор менее важен. Мы говорили уже и о том, что эти роли в драме могут разыгрываться са- мыми различными фигурами; конкретными или абстрактными, одушевленными или нет. Как и у многих других инстинктивных реакций, прорывы воодушев- ления подчиняются так называемому правилу суммирования раздражении. Оно гласит, что действие различных провоцирующих раздражении складывается так что слабость или даже отсутствие одного может быть компенсировано усиленным действием другого. Из этого следует, что подлинное воодушевле- ние возможно и только ради чего-то ценного; враждебность против действи- тельного или выдуманного противника не необходима. Функция воодушевления во многих отношениях сходна с функцией триум- фального крика у серых гусей и аналогично возникших реакций, которые состоят из проявлений сильных социальных связей с товарищами и агрессии по отношению к врагам. Я говорил в 11-й главе, что в случаях наименьшей специализированности этого инстинктивного поведения - скажем, у цихлид, у пеганок - фигура врага еще необходима; но на более высокой ступени развития - как у серых гусей - она уже не нужна, чтобы сохранять взаим- ную принадлежность и взаимодействие друзей. Я хотел бы думать и наде- яться, что реакция воодушевления у людей уже достигла такой же независи- мости от исходной агрессии, или по крайней мере собирается это сделать. Однако сегодня пугало врага еще является очень сильным средством де- магогов для создания единства и воодушевляющего чувства принадлежности; воинствующие религии все еще имеют наибольший политический успех. Потому - это отнюдь не легкая задача: нужно возбудить столь же сильное воодушевление массы людей ради мирного идеала, без помощи пуга- ла, как это удается поджигателям, у которых пугало есть. Очевидная на первый взгляд идея - использовать пугалом дьявола и поп- росту натравить людей на Зло - оказалась бы сомнительной даже с людьми, высокоразвитыми духовно. Ведь зло - по определению - это нечто, несущее угрозу добру, т.е. чему-то такому, что ощущается ценностью. Но поскольку для ученого наивысшую ценность представляет познание, он видит наихудшее из всех зол во всем, что препятствует расширению познания. По- этому мне лично злой шепот агрессивного инстинкта рекомендовал бы видеть воплощение враждебного начала в пренебрежении к естественно-научному исследованию, особенно у противников эволюционной теории. И если бы я ничего не знал о физиологии воодушевления - не знал бы, что оно требует своего как рефлекс, - я мог бы начать религиозную войну со своими оппо- нентами. Так что какая бы то ни было персонификация зла недопустима. Од- нако и без нее воодушевление, объединяющее отдельные группы, может по- вести к вражде между ними - в том случае, если каждая из них выступает за свой, четко очерченный идеал и только с ним себя идентифицирует (я употребляю здесь это слово в обычном, не психоаналитическом смысле). Я. Холло с полным основанием указывал, что в наше время национальные иден- тификации очень опасны именно потому, что имеют такие четкие границы. Человек может чувствовать себя настоящим американцем в противополож- ность русскому - и наоборот. Если человеку знакомо множество ценностей и, воодушевляясь ими, он чувствует себя заодно со всеми людьми, которых так же, как и его, воодушевляет музыка, поэзия, красота природы, наука и многое другое, - он может реагировать незаторможенной боевой реакцией только на тех, кто не принимает участия ни в одной из этих групп. Зна- чит, нужно увеличивать количество таких возможностей идентификации, а для этого есть только один путь - улучшение общего образования молодежи. Исполненное любви отношение к человеческим ценностям невозможно без обу- чения и воспитания в школе и в родительском доме. Только они делают че- ловека человеком, и не без оснований определенный вид образования назы- вается гуманитарным: спасение могут принести ценности, которые кажутся далекими от борьбы и от политики как небо от земли. При этом не необходимо, может быть даже и нежелательно, чтобы люди разных обществ, наций и партий воспитывались в стремлении к одним и тем же идеалам. Даже незначительное совпадение взглядов на то, что именно является вдохновляющими ценностями, достойными защиты, может уменьшить национальную вражду и принести согласие. Эти ценности в отдельных случаях могут быть весьма специфическими. Я, например, уверен, что те люди по обе стороны великого занавеса, которые посвятили свою жизнь великому делу покорения космоса, испытывают друг к другу лишь глубочайшее уважение. Здесь каждая из сторон, конечно же, согласится, что и другая борется за подлинные ценности. В этом плане космические полеты приносят великую пользу. Существуют однако два дела - еще более значительных и в подлинном смысле общечеловеческих, - которые объединяют прежде разобщенные или да- же враждебные партии или народы общим воодушевлением ради одних и тех же целей. Это - искусство и наука. Ценность их неоспорима; и даже самые от- чаянные демагоги ни разу еще не посмели объявить никчемным или выродив- шимся все искусство тех партий или народов, против которых они натрав- ливали своих адептов. Кроме того, музыка и изобразительное искусство не знают языковых барьеров - и уже потому призваны говорить людям с одной стороны занавеса, что служители добра и красоты живут и по другую его сторону. И как раз для выполнения этой задачи искусство должно оста- ваться аполитичным. Вполне оправданно безграничное отвращение, которое вызывает у нас тенденциозное искусство, подчиненное политике. Наука, так же как и искусство, представляет собой неоспоримую и са- мостоятельную ценность, независимую от партийной принадлежности тех лю- дей, которые ею занимаются. В отличие от искусства, она не является не- посредственно общедоступной и поэтому поначалу может связывать мостами общего воодушевления лишь нескольких человек; но зато их - очень прочно. Об относительной ценности произведений искусства можно иметь разные мне- ния, хотя и здесь подлинные ценности отличимы от ложных. В естественных науках эти слова имеют более узкий смысл: здесь подлинность или ложность высказывания определяются не мнением отдельных личностей, а результатами дальнейших исследований. На первый взгляд кажется безнадежным воодушевить широкие массы совре- менных людей абстрактной ценностью научной истины. Кажется, что это по- нятие слишком далеко от жизни, слишком бескровно, чтобы успешно конкури- ровать с той бутафорией воображаемой угрозы собственному сообществу и воображаемого врага, которая всегда была в руках изощренных демагогов удобным ключом для высвобождения массового энтузиазма. Однако при бли- жайшем рассмотрении можно усомниться в этой пессимистической мысли. В противоположность той бутафории, истина - не фикция. Наука - это ведь не что иное, как применение здравого человеческого разума; и далекой от жизни ее никак не назовешь. Гораздо легче говорить правду, чем ткать па- утину лжи, которая бы не разоблачила себя своей противоречивостью. Ведь правда, разум, здравый смысл - видны без всяких ухищрений. Больше любых других достижений культуры научная истина является кол- лективной собственностью всего человечества. Она является таковой пото- му, что не создана человеческим мозгом, как искусство или философия (хо- тя философия - это тоже поэзия, в высочайшем и благороднейшем смысле греческого слова поiеГ'у, творить, создавать). Научная истина - это нечто такое, что человеческий мозг не сотворил, но отвоевал у окружающей внесубъективной действительности. Поскольку эта действительность для всех людей одна и та же, то и в научных исследованиях - со всех сторон любых политических занавесов - всегда, с надежным соответствием, обнару- живается одно и то же. Если исследователь хоть чуточку сфальсифицирует результаты в плане своих политических убеждений, - это может быть сдела- но бессознательно и с совершенно чистой совестью, - действительность скажет на это нет: попытка практического применения таких результатов будет безуспешна. На Востоке, например, одно время существовала школа, которая развивала учение о наследственности, утверждавшее наследование приобретенных признаков. Это делалось явно из политических соображений - можно только надеяться, что бессознательно, - и все, кто верил в единство научной истины, были весьма встревожены. Теперь о том утвержде- нии больше не вспоминают, мнения генетиков всего мира снова совпали. Это, конечно же, всего лишь маленькая победа, частичная; но это победа истины - и потому основание для высокого воодушевления. Многие жалуются на рассудочность нашего времени, на глубокий скепсис нашей молодежи. Но я надеюсь, даже убежден, что это - результат здоровой самозащиты от искусственных идеалов, от воодушевляющей бутафории, в сети которой так прочно попадали люди, особенно молодые, в недавнем прошлом. Я полагаю, что как раз эту рассудочность и следует использовать для про- паганды таких истин, которые, столкнувшись с недоверием, могут быть до- казаны числом. Перед ним вынужден капитулировать любой скепсис. Наука - не мистерия и не черная магия, методика ее усвоения проста. Я полагаю, именно рассудочных скептиков можно воодушевить доказуемой истиной и всем тем, что она с собой несет. Совершенно определенно, что человек может воодушевиться абстрактной истиной; но все-таки она остается суховатым, скучноватым идеалом, и по- тому хорошо, что для ее защиты можно привлечь другой поведенческий акт человека - антагонистичный скуке смех. Он во многом подобен воодушевле- нию: и в своих особенностях, свойственных инстинктивному поведению, и в своем эволюционном происхождении от агрессии, но главное - в своей соци- альной функции. Как воодушевление во имя одного и того же идеала, так и смех по одному и тому же поводу создает чувство братской общности. Спо- собность смеяться вместе - это не только предпосылка настоящей дружбы, но почти уже первый шаг к ее возникновению. Как мы знаем из главы При- вычка, церемония и волшебство, смех, вероятно, возник путем ритуализа- ции из переориентированного угрожающего жеста, в точности как триум- фальный крик гусей. Так же как триумфальный крик и воодушевление, смех не только создает общность его участников, но и направляет их агрессив- ность против постороннего. Если человек не может смеяться вместе с ос- тальными, он чувствует себя исключенным, даже если смех вовсе не направ- лен против него самого или вообще против чего бы то ни было. Если ко- го-то высмеивают, здесь еще более отчетливо выступают как агрессивная составляющая смеха, так и его аналогия с определенной формой триум- фального крика. Но, однако, смех - это сугубо человеческий акт еще в большей степени, чем воодушевление. И формально и функционально он поднялся выше над уг- рожающей мимикой, которая еще содержится в обоих этих поведенческих ак- тах. В противоположность воодушевлению, даже при наивысшей интенсивности смеха не возникает опасность, что исходная агрессия прорвется и поведет к нападению. Собаки, которые лают, иногда все-таки кусаются; но люди, которые смеются, не стреляют никогда! И хотя моторика смеха более спон- танна и инстинктивна, чем моторика воодушевления, - но вызывающие его механизмы более избирательны и лучше контролируются человеческим разу- мом. Смех не лишает критических способностей. Несмотря на все эти качества, смех - это серьезное оружие, которое может причинить много вреда, если незаслуженно бьет беззащитного. (Выс- меивать ребенка - преступление.) И все же надежный контроль разума поз- воляет обращаться с хохотом так, как с воодушевлением было бы крайне опасно: оно слишком по-звериному серьезно. А смех можно сознательно и целенаправленно обратить против врага. Этот враг - совершенно определен- ная форма лжи. В этом мире мало вещей, которые могут считаться заслужи- вающим уничтожения злом так определенно, как фикция какого-нибудь де- ла, искусственно созданного, чтобы вызывать почитание и воодушевление, - и мало таких, которые настолько смешны при их внезапном разоблачении. Когда искусственный пафос вдруг сваливается с присвоенных котурнов, ког- да пузырь чванства с треском лопается от укола юмора, - мы вправе без- раздельно отдаться освобождающему хохоту, который прекрасно вызывается такой внезапной разрядкой. Это одно из немногих инстинктивных действий человека, которое безого- ворочно одобряется категорическим самовопросом. Католический философ и писатель Г. К. Честертон высказал порази- тельную мысль, что религия будущего будет в значительной степени основа- на на более высокоразвитом, тонком юморе. Это, может быть, несколько преувеличено, но я полагаю - позволю парадокс и себе, - что сегодня мы еще относимся к юмору недостаточно серьезно. Я полагаю, что он является благотворной силой, оказывающей мощную товарищескую поддержку от- ветственной морали - которая очень перегружена в наше время - и что эта сила находится в процессе не только культурного развития, но и эволюци- онного роста. От изложения того, что я знаю, я постепенно перешел к описанию того, что считаю очень вероятным, и, наконец, - на последних страницах, - к исповеданию того, во что верю. Это позволено и ученому - верить. Коротко, я верю в победу Истины. Я верю, что знание природы и ее за- конов будет все больше и больше служить общему благу людей; более того, я убежден, что уже сегодня такое знание ведет к этому. Я верю, что воз- растающее знание даст человеку подлинные идеалы, а в равной степени воз- растающая сила юмора поможет ему высмеять ложные. Я верю, что они вместе уже сейчас способны направить отбор в желательном направлении. Многие людские качества, которые от палеолита и до самого недавнего прошлого считались высочайшими добродетелями, многие девизы типа права иль нет - моя страна, которые совсем недавно действовали в высшей сте- пени воодушевляюще, сегодня уже кажутся мыслящим людям опасными; а тем, кто наделен чувством юмора, - попросту комичными. Это должно действовать благотворно! Если у индейцев-юта, этого несчастнейшего из всех народов, принудительный отбор в течение немногих столетий привел к пагубной ги- пертрофии агрессивного инстинкта, то можно - не будучи чрезмерным опти- мистом - надеяться, что у культурных людей под влиянием нового вида от- бора этот инстинкт будет ослаблен до приемлемой степени. Я вовсе не думаю, что Великие Конструкторы эволюции решат проблему человечества таким образом, чтобы полностью ликвидировать его внутриви- довую агрессию. Это совершенно не соответствовало бы их проверенным методам. Если ка- кой-то инстинкт начинает в некоторых, вновь возникших условиях причинять вред - он никогда не устраняется целиком; это означало бы отказ и от всех его необходимых функций. Вместо того всегда создается какой-то тор- мозящий механизм, который - будучи приспособлен к новой ситуации - пре- дотвращает вредные проявления этого инстинкта. Поскольку в процессе эво- люции многих существ агрессия должна была быть заморожена, чтобы дать возможность мирного взаимодействия двух или многих индивидов, - возникли узы личной любви и дружбы, на которых построены и наши, человеческие об- щественные отношения. Вновь возникшие сегодня условия жизни человечества категорически требуют появления такого тормозящего механизма, который запрещал бы проявления агрессии не только по отношению к нашим личным друзьям, но и по отношению ко всем людям вообще. Из этого вытекает само собой разумеющееся, словно у самой Природы заимствованное требование - любить всех братьев-людей, без оглядки на личности. Это требование не ново, разумом мы понимаем его необходимость, чувством мы воспринимаем его возвышенную красоту, - но так уж мы устроены, что выполнить его не можем. Истинные, теплые чувства любви и дружбы мы в состоянии испытывать лишь к отдельным людям; и самые благие наши намерения ничего здесь не могут изменить. Но Великие Конструкторы - могут. Я верю, что они это сделают, ибо ве- рю в силу человеческого разума, верю в силу отбора - и верю, что разум приведет в движение разумный отбор. Я верю, что наши потомки - не в та- ком уж далеком будущем - станут способны выполнять это величайшее и прекраснейшее требование подлинной Человечности.